Анифа. Пленница степей (СИ)

Однако ей было неуютно — причем куда сильнее, чем обычно. Привыкшая к тому, что ее место всегда было подле вождя, сейчас рабыня оказалась в так называемом женском углу — вместе с несколькими кочевницами, не принимавшими участия в разносе блюд и напитков или танцах — беременными или слишком старыми, чтобы танцевать.

А танцевали девушки много. Их смуглые, почти полностью обнаженные тела, украшенные многочисленными шнурками с колокольчиками и цепочками, расписанными по всей коже узорами и с замысловатыми прическами длинных и густых волос гибко и грациозно извивались под ритмичную музыку, а звонкие и высокие голоса выводили странные и эмоциональные песни вперемешку с вызывающими и яростными криками.

Еды и вина было много. Даже чересчур много. Возбужденные и не в меру разбушевавшиеся мужчины громко смеялись и похабно щупали беспрестанно хихикающих разносчиц. Те против смелых ласк ничего против не имели — девушки смело садились на мужские колени, соблазнительно ерзали и подставляли свои шеи и крепкие груди с темными кружками сосков под жадные руки и яростные поцелуи. А потом нехотя поднимались и возвращались к своим обязанностям.

Лиша с легкостью влилась в их общество — сказывалась общая кровь и известность имя ее отца. Девушка иногда оглядывалась на Анифу — с гордостью и торжествующим блеском в глазах — ведь той явно было не по себе. Танцовщица выглядела белой вороной среди кочевниц. И не только потому, что выглядела по-другому. Она и вела себя иначе — скромно, тихо и скованно. Анифа совершенно не улыбалась и не разговаривала, ее спина была неестественно прямой, а руки — напряжены. Ее и без того светлое лицо было бледнее чем обычно, а изящные и правильные черты скованы. Тонкий полупрозрачный наряд Анифы для выступления разительно отличался от кожаных платьев других женщин и делал ее похожей на призрака. И этот неземной и воздушный облик не сколько притягивал, сколько отталкивал от себя остальных женщин, не позволяя тем ни заговорить с ней, ни как-то развеять общее состояние неловкости.

Чтобы отвлечь себя от неприятных ощущений, Анифа устремила взгляд на танцующих девушек. Их танцы были дикими, страстными и развратными. Некоторые беззастенчиво оглаживали друг друга не только по плечам и грудям, но и по бедрам, задирая кожаные юбки и обнажая не прикрытые ни кусочком ткани гладкие промежности. Иногда они сплетались друг с другом губами и языками в порочных и мокрых поцелуях, и тонкие девичьи стоны вливались новыми нотками в общую песенную вакханалию. Эту демонстрацию чувственности и пошлости мужчины встречали восторженными криками и аплодисментами, а когда одна из девушек, усевшись голыми ягодицами на стол, стала жестко удовлетворять себя пальцами прямо на их глазах, воины поощрительно загудели и застучали ладонями по столу.

Стыд опалил Анифу, и на ее щеках наконец-то появилась краска. Но это было не все. Чем дольше продолжалось пиршество, чем больше люди пили и ели, тем громче становились крики и песни, а шутки и поведение — разузданней и развратней. И даже Шах-Ран — этот крепкий и не склонный к бесконтрольному опьянению человек — даже его заметно повело.

Он сидел во главе ствола на широком топчане с низкой спинкой, среди разноцветных подушек и покрывал, как восточный царь. Огни факелов выплясывали на коже его мускулистой груди и рук витиеватые узоры и отражались в темных глазах нездоровым и лихорадочным блеском. Вальяжная и расслабленная поза вождя делала его похожим на утомленного, но вполне себе довольного зверя, прилегшего на отдых. Зверя сильного, мощного и неукротимого.

Но сейчас он определенно был пьян — Шах-Ран довольно улыбался, смеялся и много говорил. Обычно точные и безошибочные, движения мужчины сейчас были вялыми и неуклюжими. Он несколько раз сбил чашу и разлил вино, а потом и вовсе скинул на пол блюдо с едой одним неосторожным жестом.

Пьян был и Рикс, сидящий около своего побратима. Но если вождь выглядел веселым, то северянин казался хмурым и недовольным. Он опрокидывал в себя одну чарку за другой, расплескивая алкоголь на грудь и стол, недовольно утирал разводы с подбородка и громко отрыгивал. И почему-то то и дело бросал на Анифу странные и пронзительные взгляды, которые девушка старалась просто не замечать.

В какой-то момент Шах-Ран вскинулся, будто о чем-то вспомнив. Он уставился на свою рабыню через весь зал, но та этого не увидела, рассеянно разглядывая пол перед собой. Поэтому вождь жестом подозвал Лишу, которая в соблазнительном танце извивалась в нескольких метрах от него, и, когда та подошла, счастливая и воодушевленная вниманием мужчины, проговорил:

— Отведи Анифу в шатер. Помоги ей вымыться и приготовиться. Я скоро приду.

Мгновенно потемнев лицом, Лиша пораженно замерла. Ее губы недовольно скривилась, а глаза опасно сверкнули. От обиды и разочарования сердце девушки учащенно забилось, но, сдержав себя, она молча кивнула и стремительно направилась в женский угол.

— Пойдем! — зло рявкнула она рабыне, брезгливо посмотрев на нее, — Господин приказал нам уйти!