Анин нуар

Показалось Ане, что старушенция очень похожа на покойную бабушку. Это неожиданное сходство ошпарило ее почти до слез. Снова припомнилось, что последний год жизни бабушка тяжело болела. Ухаживали за ней две соседки: соседка снизу, безработная инженер Лена. И сгорбленная кошатница из соседнего подъезда, вечно что-то кропотливо вязавшая крючком. По телефону бабушка сбивчивым голоском бормотала, что мечтает дожить до лета – посмотреть, как цветут одуванчики, еще хоть раз испачкать щеку в их желтой пудре и дождаться августа, когда Анечка вернется из-за океана. Умерла бабушка в больнице – в июньскую жару. Аня весь тот год жила и училась в Америке. И на бабушкины похороны не приехала.

Отогнав воспоминания, в сотый раз оправдавшись перед собой, Аня продолжила изо всех сил дергать ногой. Была она в тот день как никогда мутная и бескостная: недавно обнаружила в машине мужа брошку неизвестного происхождения, дешевенькую на вид, в форме пиона. С новой силой царапали ее изнутри слишком частые его опоздания, странные двухдневные командировки то в Воронеж, то в Вологду. Из-за них завелся у Ани в самом центре груди болезнетворный пузырек воздуха, заполненный жгучей, ядовитой ревностью. Который ширился день ото дня, угрожая заполнить собой все внутри, стать новой Аней, отравленной, выжженной, бесцветной, и из маленькой неприятности перерасти в окончательную драму с разводом. С мужем она старалась быть как прежде – легкомысленной и болтливой. Сама же с отчаяньем, не чувствуя земли под ногами, подмечала его срочные воскресные заседания, эти таинственные вечерние смс, которые будто бы приходят из банка, полосатый галстук неизвестного происхождения и вечные опоздания по вечерам – то на час, то на два. Бывали дни, когда ей удавалось убедить себя, что это всего лишь накопившаяся усталость, возрастные перестройки души. Тогда почти неделю Аня снова узнавала себя, была как раньше – легкой и всесильной. Но потом муж отправлялся в очередную командировку. Пузырек в сердце Ани заполнялся ревнивым унизительным ядом. Она снова угасала, становилась мутной, безликой. Отравленной. И терялась в толпе таких же растерянных, бесцветных, изъедаемых ревностью женщин столицы.

Так и случилось в тот день. Муж в субботу уехал в Тверь. Каблук сапога угодил в смывную решетку. Незнакомая старушенция, пыхтя и посмеиваясь, наблюдала безуспешные попытки высвободиться. Вот и не удержалась Аня, искривила лицо в гримасе, выдающей истинный возраст и скрытые морщины. Некультурно крикнула старухе прямо в лицо: «Чего уставилась? Иди куда шла!» Так грубо гаркнула она на всю улицу, вложив отчаянье и ревность последнего года, что проходивший мимо водопроводчик оступился, закашлялся и подумал, что Аня – продавщица из овощного ларька. Что нет у нее образования на экономическом факультете МГУ, нет годичной стажировки в Бостонском университете. И что живет Аня в съемной каморке на окраине Бирюлева, а не в четырехкомнатном пространстве на берегу Москвы-реки, которое будет так мучительно и горько делить в случае развода.

Покачала старушка головой на Анину грубость, потом снисходительно проскрипела: «Не ходила б ты, милая, никуда. Не твой это день. Не твой месяц. И год – не твой. Переждать тебе нужно в тесном кругу, в мягком тепле. Сама ты причину прекрасно знаешь. Да к тому же ветеранам войны грубишь. Огрызаешься на старших. Невоспитанная ты. Возомнила о себе невесть чего. Худо большое за это тебе грозит. Садись-ка в автомобильчик свой седенький, ни о чем сегодня не думай, никуда не ходи, вот тогда худо от тебя отступится. И обойдет беда твой дом стороной».

Вспыхнула Аня, будто ей со всей силы наступили на мозоль, и в старухину сторону больше не смотрела. Решительно расстегнула молнию, сняла сапог, кое-как выдернула каблук из сливной решетки, ворвалась в салон красоты, очень надеясь забыться ароматами шампуней и новой прической.

Но почему-то вспомнилось, как в начале весны бабушка всегда наведывалась в парикмахерскую возле булочной и трикотажного магазинчика – подправить коротенькие кудряшки, подкрасить брови. Завернутую в белую простыню бабушку в парикмахерской долго и старательно украшали. Иногда маленькая Аня, потеряв терпение, вырывалась на улицу. Гонялась во дворе за голубями, пускала щепочки в ручей, колотила пластмассовой лопаткой самый медлительный сугроб, облезлым зверем растянувшийся на размякшей клумбе возле подъездов. Наконец разрумяненная, помолодевшая бабушка появлялась на высоком бетонном крыльце. Незнакомо, задиристо оглядывалась она по сторонам, будто собираясь затянуть песню. Невесомо семенила по ступенькам, подбегала к Ане, поправляла на ней шапочку, ловила ее кулачок в большую и горячую ладонь. А потом уж, опомнившись, очнувшись, торопливо покрывала свои новенькие, пахнущие фиалкой кудряшки желтым платочком с коричневым кантиком, который был у нее подобран под коричневый плащ и под сохранившийся со времен послевоенной молодости выходной ридикюль.