Аниськин и снежный человек

– Это не посторонний, – терпеливо повторил Комаров, – это мой секретарь. Она знает свое дело, ни одно слово не выйдет за пределы этого кабинета до суда. Я вам уже объяснял.

Костя сам не особо верил в то, что говорил. Но так должно было быть, он хорошо это помнил из учебника криминалистики, и это так будет.

– Молоденькая слишком, неопытная, – окинула завистливым взглядом девушку Савская, – когда отмотаю срок, приду к вам работать на ее место. Будет так хорошо. Тихие вечера, вы скрипите пером, морща высокий белый лоб, а я сижу близко-близко, так близко, что наши дыхания сливаются в одно и поднимаются к небесам, образуя в них причудливый, но до ужаса эротичный узор…

– Марина Алексеевна, этого не пишите, – успел крикнуть Костя.

– Почему? – ехидно хихикнула Маринка, – по-моему, очень красиво.

– Потому, что это не относится к следствию, – уже взял себя в руки Комаров. – Это все, что вы можете нам сообщить?

Костя уже устал. Весь бред, рожденный в воспаленном мозгу Савской, не имел под собой ни капли твердой основы, ни капли правды, ни капли здравого смысла. Необходимо было поставить ее на место: может, немного напугать, может, немного пристыдить.

– Ариадна Федоровна, – с вековой усталостью в голосе выложил перед ней он свой главный козырь, – как же вы объясните, что мы поймали вас в «Геркулесе», а не подобрали, изможденную от усталости, на лесной опушке? Как же вы объясните, что все три дня вашего отсутствия в «Геркулесе» в больших количествах пропадала еда? Как же вы объясните, в конце концов, что Жека был практически похоронен под толщей сена, а не брошен на месте гибели бесчувственным и низкоинтеллектуальным животным? Как вы объясните появление в нашем лесу этого самого низкоинтеллектуального животного?

Как? Как вы все это мне объясните, милейшая Ариадна Федоровна?

Глава 9 Лохматый, одноглазый, хромой и жутко обаятельный

– А очень просто, милейший Константин Дмитриевич, – ничуть не смутилась Ариадна Федоровна, – чем вы, думаете, кормило меня в логове неведомое чудовище? Брокколи и анчоусами? Как бы не так! Лягушки, гусеницы, да конский щавель – вот и весь рацион. С ума сойти! Естественно, одной любовью сыт не будешь. Естественно, я изголодалась и несколько потеряла форму. Женщинам в тридцать категорически нельзя худеть! От этого обвисает грудь и бедра. Вот я и решила поправить положение в «Геркулесе». И кто меня за это осудит? Кто?

Люди, знакомые с муками голода и с обвисанием бедер никогда не кинут в меня камень. А незнакомые… Бог им судья. Кстати, в «Геркулесе» я питалась только одни сутки, последние. Это ответ на первый ваш вопрос.

Теперь, о том, кто уничтожал продукты до моего появления в «Геркулесе». Во-первых, вам необходимо допросить пищевых работников. Все они одним миром мазаны. Во вторых, кто, скажите, кормил мою девочку в мое отсутствие? Вы? Или директор совхоза? Никто! Черствые, сухие люди. Дикий зверь нежнее, и чувственнее, чем вы. Конечно, Мальвиночка вынуждена была искать себе пропитание, дабы не издохнуть от голода. Кстати, из леса она вывела меня именно к «Геркулесу». Мы с ней без слов понимаем друг друга, и кто, как ни она, знает, что нужно ее хозяйке?

Теперь, о этом милом мальчике, которого придушил мой ревнивый зверь. Да, он зверь. Дикий, лохматый, хромой и одноглазый, как Циклоп. И интеллект не просматривается на его милой морде. Но душа у него нежная, как лепестки фиалки, окрапленные утренней, слегка розоватой в лучах восходящего солнца росой. Поэтому он и зарыл свою жертву в сене. Не мог же он позволить, чтобы труп разорвали собаки-падальщики! Мой зверь – чудовище воспитанное, местами даже галантное.

И последнее. В нашем лесу он не появился. В этом просто не было нужды. Он живет в нем уже много веков. Спросите любого – он уже давно пугает мирных жителей и искушает невинных дев – подыскивает себе достойную наложницу. И ко мне он присматривается не первый год, я даже по-грибы, по-ягоды раньше боялась ходить.

– И что же же это за чудовище? – не смог не съязвить Комаров, – Драукла? Человек-паук? Циклоп? Йети?

– Фи, как некрасиво, – поморщилась Савская, – я с вами культурно, а вы – по-матом. Попрошу не нарушать моего и так грубо порушенного чудовищем целомудрия.

– А что я такого сказал? – немного испугался Костик.

– Слава Богу, что вы не сказали, а только начали говорить.

Если бы вы продолжили фразу – я бы этого не выдержала.

– Да какую фразу? – почти взбесился Комаров.

– Йети вашу.., – простите, но дальше у меня язык не поворачивается, – зарделась Ариадна Федоровна, белая кровь, голубая кость, синий чулок, понимаете, ли.

– Да я совсем не это имел в виду, – загорячился Комаров, искоса поглядывая на Маринку, – йети – это вовсе не йети, а йети, то есть снежный человек, по научному. Вы что, не знали? Все дело в ударении! В вашем варианте – ударение падает на последний слог, вот и получается явная двусмыслица. А в моем – на первый, обратили внимание?