Анюта

После армии завербовался на стройку и ни разу не заскучал по дому. Там оставалась мать с двумя младшими братьями, старшего уже где-то носило по свету. Матери он два раза отправил переводы по полсотни, несколько дней после этого ходил очень довольный собой и как бы между прочим не забывал напоминать друзьям, комендантше из общежития, что регулярно посылает домой деньги.

Каждый год собирался навестить родню, но все не получалось. В мечтах Петька не раз видел, как он наедет в свою родную глухомань. но для этого надо сначала одеться, разжиться деньгами. Как пели старики в допотопной песне про ухаря-купца, хотелось ему чем-нибудь народ удивить. Гульбою или городским шиком.

Костюм он решил шить из синего бостона, а плащ хорошо бы светлый, китайский, как у инженера. Как он называется? Габардин, кажись? "Бостон, габардин, шевиот, аккордеон", - часто повторял он про себя и шевелил губами.

Эти замечательные словечки напоминали о том, что настоящей жизни Петька Карабин покуда не видал и не нюхал, только сейчас понемножку начинает она ему показываться. Обидно, конечно, что за три года так и не сумел поднакопить деньжат и справить себе обновки.

И время неизвестно куда девалось. Давно ли он обосновался в общежитии и стал вольной птахой, без дома, без родни, только сам по себе и сам для себя. И сначала такая воля ему очень понравилась. Работу и просто жизнь Петр никогда не смешивал: работа есть работа, отработал и гуляй. Жизнь начиналась вечером. Подбиралась компания, бегали за три улицы к знакомой бабке за самогонкой. Как всегда, не хватало, посылали скороходов и во второй, и в третий раз.

Сам дошел Петька, нутряным чутьем уловил, как слепить свой образ, а потом его понемножку досоздавать. Один опытный дружок его учил, что бабы природную мужскую грубость чуют, как кошки валерьянку, и для них эта грубость слаще меда. Вот он и старался так "казаться" девкам, чтобы они за версту видели его дикую, необузданную натуру. И некоторым, кажется, нравился.

Но не всем. Многие от него шарахались, как от сатаны. Сам Петька давно понял, что ему нравятся чистенькие, обкультуренные горожаночки. А они капризные. Им подавай обкатанных, нахватанных по городам парней, которые научились и пошутить, и позубоскалить с девчатами. Карабин так и не научился. Самолюбие его на каждом шагу страдало. Сколько раз на его глазах дружки уводили самых видных девок. А Петьку любили вдовы и разведенки за тридцать.

За два года Петька поменял несколько строек, но не смог совладать даже с малой программой - подработать и приодеться. И вдруг весной подворачивается ему работенка - на строительстве дороги. И деньги на дороге обещали хорошие.

Так в начале лета Петька очутился в Дубровке. И первые деньки прожил здесь с большим удовольствием, потому что ощутил сам себя в новом, заманчивом качестве - городским строителем.

Эту роль Карабин играл очень старательно. С каким-то лихим ухарством и шиком носил свою грубо сколоченную, кряжистую фигуру, не приглаживал буйные каштановые патлы. Рубашку на груди всегда распахивал настежь, чтобы видна была тельняшка или молодецкая грудь.

Деревни встретили заезжих рабочих радушно и с любопытством. Но это продолжалось недолго.

Недели через две исчезли, как сквозь землю провалились, три стожка на делянке бабки Купренчихи. Не знали, что и думать, никогда у них такого не бывало. И прошел слушок - а слухи на пустом месте не растут, кто-то видел, кто-то слышал: увезли сено куда-то за Починок строители, продали и пропили. С трудом верилось в такое злодейство.

- Это же нечеловеки какие-то, бабы! Старуху не пожалели, она билась до седьмого поту, собрала себе сенца...

Слухи еще раз подтвердились. Строители предложили одному мокровскому мужичку, тоже выпивохе, быстро провернуть одно дельце: отвезти сено в Починок, есть покупатель, а стогов много стоит на прилеповском лугу. Мужик в ужасе замахал руками: "Что вы, ребята, мне же здесь жить, а вы уедете". А потом по пьяни проговорился женке...

В воскресенье после обеда собрали толоку бабке Купренчихе, сошлось человек двадцать. И Анюта с матерью как-то вечером гребли ее сено. Успокоили старушку. Строители об этом узнали. Скоро заметили они и резкую перемену к себе: говорили с ними неохотно, отрывисто, не глядели в глаза. Перестали продавать им самогонку в Дубровке, бейте ноги аж до Козловки; перестали давать молоко - дружба врозь.

Сено старались поскорее вывозить ко двору, а если замешкаются, то оставляли на всю ночь сторожей. Не все, конечно, строители были шалопутные. Попадались среди них хорошие, совестливые парни, те переживали.

Дальше - больше: не поделили девку в Мокром и передрались мокровские парни со строителями. Потери были с обеих сторон, но строителям больше перепало, потому что они в меньшинстве. Стоит, стоит, так им, ворюгам, и надо, говорили в деревнях.