Анюта — печаль моя

Вот какие истории про нее рассказывали. Люди слушали и умилялись: вот тебе и дурочка, и умный так не скажет. Время как месяцы и годы для Анюты давно перестало существовать, она замечала только приход весны, угасание лета, багряную осень и снежную зиму. Перемены она замечала, а счет этим переменам никогда не вела. Но время остановилось только для Анюта, для других оно не перестало незаметно утекать. Быстро прошли десять, двадцать и тридцать лет…

Эпилог

Вечером Анюта подошла к автобусной станции. На перевернутых ящиках посиживали пассажиры и тревожно рассуждали — пойдет нынче автобус или не пойдет? Нынче они стали ходить не по расписанию, а единственно по настроению — не захочет, не поедет. Говорят — нету бензина.

Три старичка из Починка приезжали в поселок специально за водкой. Весь день простояли в очереди — и им не досталось. Да еще помяли их в давке, еле живые остались. Один старичок даже заплакал от обиды: как выпрашивал у продавщицы дать ему, ветерану войны, инвалиду, четвертинку жену помянуть — не дала! Дояркам из Липок больше повезло. Они надеялись разжиться хлебом, у них в сельпо только по талонам, буханка в день на душу. А в поселковом магазине они захватили по несколько буханок белого и черного и возвращались домой радостные. Все дружно ругали перестройку: накасалась на их головы проклятущая, по талонам едим и пьем, все исчезло — хлеб и водка, мыло и табак. Анюта послушала-послушала, стало ей скучно, и она пошла в привокзальный скверик.

— Нюр, ты куда? Спой-ка нам частушку про перестройку. Вот кто много припевок знает, — крикнул вслед один из дедов.

Анюта грустно покачала головой: она знает только старинные, про любовь, а современные ей неинтересны. Молодая доярка тихонько напела.

Трактор пашет, трактор пашет,
Тракторист платочком машет.
Ты платочком не маши
Перестройку запаши!

Старики радостно загалдели. Всем частушка понравилась, вот бы кто запахал эту беду. В это время Анюта нашла золотистый кленовый лист, чудом уцелевший на ветке, и бережно спрятала его в карман телогрейки. В маленькой рощице возле станционной будки летом яблоку негде упасть. Под каждым кустом посиживали проезжающие, уставившись сумками и корзинами, перекусывали, дремали. В конце октября рощица стояла пустой и голой. Вчера, поторопившись, выпал первый снег, на дорогах его тут же съела осенняя грязь, а здесь под деревьями снег уцелел и перемешался с побуревшей травой.

Пришла в свою будочку кассирша, зажгла свет и уселась, как ворона в скворечнике. Желающие ехать окружили будочку и робко заглядывали в решетчатое окошко.

— Не пойдет! — злобно отрезала кассирша, не глядя на них.

Она никогда не глядела людям в глаза, а только в сторону и мимо, и бурчала себе под нос, дескать, видеть вас не могу, паразитов, мотаетесь взад-вперед, сидели бы по домам. Ну что ж, имеет право, она хоть и маленький, а начальничек.

— Как же это не пойдет, утром обещали… — тихо пороптали надоедливые ездоки, потоптались еще немного у будки и стали разбредаться.

Побрел к себе в Хорошево дед в огромных, до колен, валенках. Он и в мае ходит в этих валенках, они у него на все сезоны. Идти ему не так много, пять километров. К утру доползет, шутили доярки. Дедам из Починка ничего не оставалось, как заночевать на вокзале и дождаться утреннего пригородного поезда. Только женщина с тяжелыми сумками все еще не уходила и возмущалась такими порядками. Ей горько нужно было в Козловку к больной матери, только глянуть на старушку, отвезти продукты, а утром назад, на работу. Но неизвестно еще, пойдет ли утром автобус, а то и на работу не попадешь, напомнили ей доярки. Они перекинули через плечи свои увязанные сумки и корзины, кликнули Анюту и зашагали на свою сторонку, к Липкам. Женщина поплелась за ними.

— Нюра, что-то тебя давно не видно? — ласково заговорила она с Анютой. — Ты меня помнишь? Я Рая Никуленкова с Козловки.

Анюте смутно помнилась маленькая черноглазая девушка, оттуда, с давних довоенных лет, но разве можно было узнать ее в этой солидной, пожилой женщине. И лицо совсем другое, нет, наверное, не она. Рая пристально разглядывала Анюту, ее огромные резиновые сапоги не по ноге, мягко струящееся на раструбы сапог голубое крепдешиновое платье и черную телогрейку. Если бы она не знала, что Анюта ее ровесница, то не смогла бы определить, сколько ей лет — сорок, пятьдесят, согласится и на шестьдесят.

— Нюр, куда ты пойдешь в такую даль на ночь глядя! Переночуешь у меня, а утром вместе поедем, — женщина потянула ее за рукав.

Но Анюта замотала головой: мамка будет ждать до утра, не ляжет спать. И сама она глаз не могла сомкнуть в чужих стенах, было ей страшно и тревожно у родни и знакомых. Рая не зря помянула, что давно не видела Анюту. В поселке она не была месяца три, долго болела, и перестала ходить пешком, приезжала только на автобусе. Если и ходила, то в Мокрое, Козловку, и оттуда часто возвращалась без сил. И нынче решила прокатиться в поселок — и прогадала с автобусом…