Анизотропное шоссе [СИ]

Единственная забава — стирать тряпкой струйки воды со стен и лужицы с полу, да читать выцарапанные на стенах не особенно утешительные надписи типа «кто может, сообщите на Ивановскую улицу, 24, доктор Алтуров расстрелян». Встречались и варианты посложнее, например, в красном углу химическим карандашом наивная и явно неумелая рука тщательно прорисовала образ-икону, а также оставила каллиграфическую (насколько это реально в данных обстоятельствах) надпись «раба Божья Екатерина думает о своих деточках, которые молятся за маму святому Угоднику Божьему. Январь 1925 года».

Кроме этого интересны календари на стенах, во множестве «расчерченные» предшественниками. Самый длинный тянется на одиннадцать месяцев, начат чем-то острым, так сделана примерно треть, затем идет простой и чуть позже химический карандаш. Самый короткий — всего двадцать дней. Поперек последних не закрытых клеток мало обнадеживающая приписка: «Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь».[15]

Паек не скуден, но растолстеть сложно. Около семи часов утра в окошечко двери просовывают небрежно отпластанный от чего-то очень большого кусок темного хлеба грамм на четыреста, по качеству отдаленно похожий на «фитнес» из будущего. В полдень полагается небольшая мисочка разваренной в отвратительную массу каши, обычно ячменной, но иногда выдают пшенку или даже гречу. Вечером, на ужин, тарелка жидкого как вода и гадкого до несъедобности типа-супа с волокнами капусты и опять каша.

Хорошо хоть зимняя одежда из синтетики влагу практически не набирает и греет неплохо. В этой малости странные порядки содержать арестантов «в чем и с чем пришел» сыграли мне на руку. А еще на пользу пошла страшная лень, из-за которой я не стал подниматься в номер отеля в 2014 году, чтобы выложить немногочисленные «гостиничные» шмотки перед прогулкой-игрой, а лишь зачекинился и забрал ключи от номера.

Самое удивительное и приятное: сохранились лекарства и презервативы — расстроенные моим непонятным статусом вертухаи просто не заметили их во внутреннем кармашке на молнии. Собственно говоря, я про таблетки и сам забыл, чуть не год назад мать собрала скромный комплектик «от всего», когда меня понесло на пару недель попугать рыбок в Красном море. После чего он так и болтался в рюкзачке, благополучно перенеся, кроме Египта, несколько командировок в Москву и бессчетное количество студенческих пьянок по турбазам.

Все остальное можно смело записывать по статье «проблемы». Особенно доставало отсутствие часов и тишина. Даже не так, а исключительно с заглавной буквы: Тишина! Не каждый день можно было расслышать лязг ключей, еще реже дикий, быстро заглушаемый крик, и только один раз я явственно разобрал содержание:

— Товарищи, братишки, на убой ведут.

Вот и догадывайся — матерого, измазанного кровью с ног до головы бандита тащат, ни в чем особо неповинного студента, вроде меня, пришибить хотят, или просто на психику давят, волю к сопротивлению у завсегдатаев подрывают.

И без того в голове не укладывается, как так можно — выдернуть человека натурально с улицы и держать в одиночке день за днем? Что тут вообще происходит, черт возьми? От дурости типа голодовки или разбивания головы об стены спасла болезнь. Без малого на две недели свалился с чем-то похожим на тяжелейший грипп, переходящий в хронический кашель, если не сказать хуже. Если бы не принятая против осложнений таблетка антибиотика (оказавшаяся поразительно эффективной) — наверно, так бы и сдох, «не приходя в сознание».

А там настоящее избавление пришло: на допрос повели. Все те же лестницы, тихие переходы, решетки, тяжелые двери. У одной их них, на вид вполне обычной, конвойный остановился.

— Обождите, — он постучал в дверь, и почти сразу, не дожидаясь ответа, втолкнул меня в кабинет.

Даже смешно. Точно такая же камера-одиночка с раковиной и стульчаком, только освещена поярче, да вместо койки стоит пара столов и три стула. Думал, хоть портрет Дзержинского на стене будет, но, похоже, тут обходятся без лишней атрибутики. Но все это я разглядел лишь потом.

Мне и в голову не могло прийти, что следователем окажется молодая женщина. Причем не мощная тетка, «истинная большевичка», в перетянутой ремнями строгой кожанке и маузером в руках. А совсем наоборот, маленькая, худая шатенка лет тридцати, бледная, с резкими чертами лица и тонкими губами без всякого следа помады. Перед ней на столе, кроме телефона и бумаг, лежала начатая пачка папирос «Пушка», чуть поодаль стоял стакан чая, в котором плавал ломтик лимона, да тарелка с парой пирожных. Спокойно, по-домашнему, прямо как будто заявление пришел писать в деканат… Разумеется, если не обращать внимания на стены, да лампу, направленную в лицо по всем традициям жанра.

— Садитесь, пожалуйста, — начала следователь искренним, задушевным голосом, с первых же слов на ее лице явственно проступили симпатия и участие. Пододвинула ближе ко мне пачку: — Курите, не стесняйтесь. Нам надо много о чем с вами поговорить.