Анкета. Общедоступный песенник

— В каком качестве ты собираешься работать? Где? Мы ведь уже эту тему обсуждали. Что ли, в самом деле, нищенствовать будешь? Но у нас валютой не подают. Отправить тебя в Америку? Но там бездельных нищих не любят, бывал, знаю. Надо, хотя бы, на улице портреты прохожих рисовать или играть — на гитаре, на свирели. Ты умеешь рисовать? Умеешь играть на свирели?

— А ты не поможешь найти работу?

— Работу, где получают тысячу долларов в месяц? — это, брат, даже и в Америке человеку без профессии и навыков сразу не найти. А тебе ведь надо никак не меньше тысячи в месяц.

Юрий молчал. Он начинал понимать, что просьба его, пожалуй, действительно несуразна. Насчет аванса за сценарий он решил не спрашивать. Какая там может быть плата? — он сидел-то всего пару дней, Крахоборов потом дольше все переделывал и приводил в божеский вид, ошибки исправлял…

— Ты знаешь, — говорил меж тем Крахоборов. — В детстве на меня сильное впечатление произвела одна история. Ты ее, может, тоже помнишь, нам ее рассказывали в первом или втором классе, а ты ведь класса два-три закончил-таки.

— Между прочим, восемь почти.

— Ну, неважно. История про японскую девочку. Она болела лучевой болезнью. После бомбы, сброшенной на Хиросиму. И ей сказали, что если она сделает сто тысяч — или миллион, не помню, бумажных журавликов, то она выздоровеет. Я думаю, журавлики, это как наши самолетики. Делал самолетики?

— Делал.

— Ну вот. Она стала их делать. Об этом узнали дети всего мира и стали помогать ей, присылали журавликов. Но она должна была сама. Она делала, делала, делала журавлики. И, допустим, восьмисоттысячный выпал из ее рук. Она умерла. Я был маленький, но уже тогда умный. Учительница толковала, что она умерла с надеждой или что-то в этом духе — я не помню, я предполагаю. Но о чем я думал тогда — я помню. Я думал: а если б бедная девочка сделала миллион? Ты представляешь? Она сделала миллион, она радуется, она счастлива. Но проходит день, два — и ей не лучше, а хуже. Вряд ли тот, кто посоветовал ей делать журавлики, был сволочью. Он просто слишком уверен был, что она не успеет. Но — если бы все-таки успела? Представляешь ее состояние, брат Юрий? Она поняла бы, что ее обманули. Она прокляла бы весь этот мир. И — правильно, поскольку он этого стоит… Она не понимала, что делает журавлики не для себя, а для истории — и даже не для Истории с большой буквы, а для красивой сладкой истории, чтобы люди слезливо умилились. К чему я это? Вот к чему. Мне идея в голову пришла. Просто так я тебе дать денег не могу. Когда просто так — это развращает. Но я хочу тебе дать денег. Ты мой брат. Я тебе последнюю рубаху готов отдать. Я даже не буду спрашивать, зачем они тебе, хотя уверен — на глупость. Но ты их получишь не просто так, а заработаешь. Причем довольно легко. Миллион журавликов, то есть самолетиков, это слишком круто. А вот, допустим, десять тысяч. Ну-ка!

Он схватил лист, глянул на часы и начал делать самолетик.

Сделал.

— Пятнадцать секунд! В минуту, значит, четыре штуки, а наловчишься — пять. В час, значит, — оживленно считал Крахоборов, — триста, за восьмичасовой рабочий день — две тысячи четыреста. Пустяки получаются — чуть больше четырех дней.

— Я не понял, — сказал Юрий, не понимая.

— Чего тут понимать? Сделаешь десять тысяч голубков, то есть, самолетиков, — получишь десять тысяч долларов. По доллару за штуку — плохо ли? Я бы сам согласился.

— Ты это серьезно?

Крахоборов встал перед Юрием — мгновенно изменившийся — строгий, суровый, с прямым взглядом.

Юрий смутился.

— Когда я буду шутить, я предупрежу тебя особо. Понял? Я спрашиваю, ты понял?

— Понял, — сказал Юрий, пребывая в полном и совершенном недоумении.

Куплет десятый

Однако, и брат его тоже,
Хотя он красотку любил,
Не мог он принять его жертву,
И тоже ее разлюбил.

Да, Крахоборов не шутил. Утром следующего дня он привез двадцать пачек бумаги по пятьсот листов.

— Действуй!

Юрий начал действовать — и вошел в азарт.

Ему хотелось уложиться в четыре дня, поэтому он просиживал за работой не по восемь, а по десять и более часов — больше не мог, затекала спина, руки переставали слушаться, пальцы сводило судорогой.

Бумажные самолетики грудились все выше и выше, заполонили всю комнату, Юрий сгребал их к углам, — до самого уже потолка высились они.

И к вечеру четвертого дня он закончил.

Со стоном поднялся, разогнул спину, побрел сквозь бумажные холмы в ванную, долго лежал в горячей воде, отдыхая, отмякая.

Крахоборов на эти дни уехал в другой город по делам.

— Полный результат всегда приятней видеть, чем все этапы, — сказал он перед уездом.

Он появился.