Анклав

Накапливалась усталость, хотелось все бросить и забыть, но идеи упорно продолжали приходить в предутренние часы, иногда появлялись целые эпизоды и куски текста, связь между которыми была очень смутной, скорее угадывалась, и он продолжал все записывать, еще не зная, что с этим будет делать...

Вот и в это предновогоднее утро он встал, осторожно, чтобы не разбудить жену, прошел в кабинет, включил компьютер и начал записывать:

"Почаще смотрись в зеркало. Из тебя уже песок сыплется, а это значит, что идет полным ходом загрузка небытия. Только не дано тебе знать, когда она закончится. И ведь не спросишь у Всевышнего, как неизлечимо больной у врача: сколько мне осталось, Господи? Или более фамильярно: когда увидимся? Это он гуманно поступил: бессмертия нас лишил, а взамен дал нам незнание своего смертного часа. Иначе вся жизнь была бы отравлена этим знанием, как она отравлена неизвестностью во всем остальном".

Подобные рассуждения о смерти он не так давно слышал от Голощекина, когда возил к нему в Переделкино свою незаконченную нетленку.

Сева жил там постоянно, как и другие члены Союза писателей, кто успел или кому посчастливилось выбить там литфондовскую дачу, сдавая квартиру в Москве богатеньким иностранцам.

Пока ехал, вспомнил: Голощекин терпеть не может читать незаконченные вещи. И пару раз - в Матвеевском и Очакове - выходил из электрички, чтобы вернуться в Москву. Но потом садился в следующую и где-то возле Солнцева наткнулся на контролеров, еще недавно проколовших его билет...

Голощекин встретил его с распростертыми объятиями, пили за встречу, за здоровье присутствующих, потом за отсутствующих.

В итоге Колотов очухался рано утром от хлопка дверцы холодильника на кухне, где у хозяина всегда охлаждалась пара-тройка бутылок пива. Прислушался к томительному бульканью, сопровождаемому постаныванием, а когда сквозь дощатую стену стало доноситься сопение и шелест страниц, ясно представил себе Голощекина - лысого, пузатого, в трусах и очках, читающего его нетленку в засаленном и продавленном кресле...

Примерно через полчаса стало тихо, и Колотов осторожно поднялся с дивана, приоткрыл дверь. Голощекин мирно спал в своем кресле. Часть страниц лежала у него на коленях, часть рассыпалась на полу.

- Саня, я не сплю, - сказал Голощекин ясным голосом. - Заходи, поправь здоровье. Это там, ты знаешь. Кефира, увы, не держу... - И, кряхтя, стал поднимать листы с пола.

- Саня, ты знаешь, как я тебя люблю, - начал он издалека, дождавшись, когда Колотов допьет пиво. - И как за тебя, черта, переживаю. Ответь по совести, что это на тебя нашло?

- Сам не пойму, - признался Колотов. - Лезет в голову...

- Муза зачастила?

Колотов пожал плечами. Голощекин взял несколько страниц, стряхнул с них крошки и пепел.

- Где это место?.. Ну, где бывшему красному комдиву вместо приговора зачитали... как там у тебя?

- Постановление генпрокуратуры о его посмертной реабилитации, напомнил Колотов. - Он обрадовался и заорал: "Да здравствует товарищ Сталин!"

- Да, и его тут же расстреляли. Смещение времен, так сказать... Это еще ничего, читабельно... Только, ради Бога, поменьше публицистики, в ней ты не силен. И заруби на носу: Советский Союз начал разваливаться, когда у советского человека вера в светлое завтра стала трансформироваться в уверенность в завтрашнем дне. А сегодня она сменилась надеждой, что завтра его обманут более изящно, чем вчера... Кстати, эпизод про то, как бедная девушка убиралась у богатых господ, а у тех была огромная рыжая кошка с разноцветными глазами и лисьим хвостом, лучше бы убрать...

- Бред, - согласился Колотов. - Слушай, может, у меня крыша поехала?

- Немного сумасшествия в этом деле не помешает, - пробурчал Голощекин. - Особенно когда не хватает самоиронии... А эта история с кошкой, она-то из какого-то сора выросла?

- Да вот привиделось, будто хозяйка подарила служанке свои старые наряды, а кошка той же ночью пришла к ней и до утра орала под дверью и била хвостом, пока та не вернула все платья. Я сначала сам не понимал, откуда это взялось, потом вспомнил рассказ Маши Чудновой о кошке, которую накануне октябрьского путча девяносто третьего года кто-то столкнул в затопленный подвал и она там долго кричала. Для Чудновых это был некий знак.

- Ну, Маша... это известно, - пробормотал Голощекин. - Всегда была слишком впечатлительна... Но я хотел тебя спросить о другом... Ага, вот это место. Здесь уже посерьезнее. Платон называл это эйдос. Знаешь, что это такое?

- Исидор объяснял, - кивнул Колотов. - Но ведь у тебя наверняка другое толкование?

- Не у меня, а у Аристотеля. - Голощекин хмурился и листал дальше. Мысли Бога, проще говоря.

- Или Сатаны?

- Может, и так. Главное, Саня, они к тебе приходят, а уж как их назвать, предоставь это нам с Исидором. - Он перелистал еще несколько страниц. - Боюсь, эсхатология, которую он тебе постоянно вдалбливает, до добра не доведет... А здесь видно влияние "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха. Вот это место. Я говорю о пари между Сократом и Алкивиадом, заключенное лет через двести после их смерти, уже в астрале.