Анна Ахматова - Из книги 'Дневник моих встреч'

Георгий Иванов был прав. Сколько раз я перечитывал "Подорожник", как, впрочем, и другие книги Ахматовой? А детский шепот о сыче и Мурке (записанный поэтессой еще в 1914-м году) давным-давно запомнил наизусть.

Печальная красавица, казавшаяся скромной отшельницей, наряженной в модное платье светской прелестницы! Я сделал с Ахматовой в 1921-м году два портретных наброска: один - пером, другой - в красках, гуашью. Ахматова позировала мне с примерной терпеливостью, положив левую руку на грудь. Во время сеанса мы говорили, вероятнее всего, о чем-нибудь весьма невинном, обывательском, о каком-нибудь ни-о-чем. Портрет, сделанный пером, был сначала воспроизведен в книге моих портретов (изд. "Петрополис", Петербург, 1922), затем, в 1923-м году - во втором издании "Anno Domini". После этого, в течение многих лет, он воспроизводился во Франции, Германии, Италии, Соединенных Штатах Америки, Аргентине и в других странах. Об этом рисунке Евг.Замятин писал:

"Портрет Ахматовой - или, точней: портрет бровей Ахматовой. От них как облака - легкие, тяжелые тени по лицу, и в них - столько утрат. Они, как ключ в музыкальной пьесе: поставлен этот ключ - и слышишь, что говорят глаза, траур волос, черные четки на гребне".

Оригинал этого рисунка принадлежит Я.Н.Блоху, основателю издательства "Петрополис". Второй красочный портрет был впервые воспроизведен во Франции, в 1962-м году, в журнале "Воз-рождение". Этот портрет до сих пор висит в Париже, в моем рабочем кабинете.

А.Блоком и Г.Ивановым не исчерпывается список поэтов, посвятивших свои произведения Ахматовой. Н.Гумилев посвятил ей целый сборник. Вот стихотворение Марины Цветаевой:

Ахматовой

Чем полосынька твоя

Нынче выжнется?

Чернокосынька моя!

Чернокнижница!..

...Не загладить тех могил

Слезой, славою.

Один заживо ходил

Как удавленный.

Другой к стеночке пошел

Искать прибыли.

(И гордец же был, сокол!)

Разом выбыли.

Высоко твои братья!

Не докличешься!

Яснооконька моя,

Чернокнижница!..

И еще - цветаевский отрывок из стихов "К Ахматовой":

...Но вал моей гордыни польской

Как пал он! - С златозарных гор

Мои стихи - как добровольцы

К тебе стекались под шатер.

Следя полночные наезды

Бдил добровольческий табун,

Пока беседовали звезды

С Единодержицею струн.

Этот отрывок уже похож на культ...

Несмотря на свою громкую славу и на страшную эпоху войны и революции, поэзия Ахматовой, верной своим чувствам, оставалась по-прежнему интимной, сохраняя аристократическую сдержанность и простоту своих форм. Именно в этом сказывалась гипнотическая сила ее стихов, благодаря чему строфы Ахматовой, услышанные или прочитанные всего один раз, часто сохранялись в памяти на долгое время.

Те же непосредственность, простота, порой - застенчивая шутливость (с грустной улыбкой) и полное отсутствие претенциозности Ахматовой всегда удивляли меня при встречах и беседах с ней.

В начале двадцатых годов Ахматова жила некоторое время в одной квартире со своей давней подругой, Ольгой Афанасьевной Глебовой-Судейкиной, о которой я упоминал в главе об Александре Блоке. Мне известны два стихотворения Ахматовой, посвященные Оленьке Судейкиной:

Голос памяти

Что ты видишь, тускло на стену смотря,

В час, когда на небе поздняя заря?

Чайку ли на синей скатерти воды,

Или флорентийские сады?..

Иль того ты видишь у своих колен,

Кто для белой смерти твой покинул плен?..

(1913, сборник "Четки").

Второе стихотворение - без названия:

О.А.Г.С.

Пророчишь, горькая, и руки уронила,

Прилипла прядь волос к бескровному челу,

И улыбаешься - о, не одну пчелу

Румяная улыбка соблазнила

И бабочку смутила не одну...

(1921, сборник "Anno Domini").

Как-то раз, после вечера, проведенного во "Всемирной Литературе", зябкой ночью поздней осени, я провожал Оленьку до ее дома. Пошел дождь, превратившийся в ливень. Подойдя к подъезду, Оленька предложила мне зайти к ней посидеть, так как у меня не было ни зонтика, ни непромокаемого пальто. Было около часа ночи, но я согласился. Оленька провела меня в свою комнату. В другой комнате Ахматова была уже в постели, и я ее не увидел. Мы говорили с полчаса с Судейкиной. Ливень за окном не унимался.

- Ложись на диван, - сказала Оленька, - уйдешь завтра утром, авось подсохнет.

В комнате Судейкиной, кроме ее постели, была еще небольшая оттоманка с подушками. Я снова согласился. Квартира, разумеется, не отапливалась. Не сняв пиджака, я прилег на диван. Оленька подняла с полу небольшой коврик и прикрыла им меня.

- Немножко грязненький, но все же согреет, - добавила она, погасила свет и стала раздеваться, чтобы лечь в свою постель. Через несколько минут я заснул. Меня разбудил легкий стук в дверь комнаты. Оленька, укутанная одеялами, проснулась тоже. Было светлое утро. Дверь приотворилась, и в комнату вошла Ахматова с подносом, на котором - чашки, липовый чай, непременный сахарин и ломтики черного хлеба. На темном платье - полосатый передник.

- Принесла ребятишкам покушать, - улыбнулась Ахматова, - потчуйтесь на здоровье!