Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Потом другой раз, она, видимо, тогда останавливалась на Стромынке, что ли, где-то в Сокольниках. (Я: на Короленко, да, рядом со Стромынкой.) Да-да. А я в это время задумал написать рассказ о Блоке. Я читал когда дневники Блока, то натолкнулся там на такой эпизод, что он сидит где-то в ресторане в «Поплавке». Сидит себе и ест, и никому не мешает. И вдруг к нему подсаживается пьяный полковник. Не помните эту историю, нет? Какой-то пьяный армейский полковник, и говорит: «Я вас узнал и хочу вам высказать свое полнейшее презрение. Кто вы такой вообще, чтобы нашу жизнь отравлять своими сомнениями, страхами? Никому вы тут не нужны…» В общем, вот такая история. И Блок это записал и в конце нервно так прибавил: «Ну что он от меня хотел? Все-таки полковников-то много, а я один». Такая там была мысль. И я тогда подумал, что, может быть, надо написать рассказ об этой встрече. А может быть, вообще что-то такое художественное беллетристическое написать об этом времени, о серебряном веке? Но я ничего, по сути дела, не знал. О бытовой стороне этого времени. И рассказал эту историю Толе, с полковником. Толя говорит: «А почему бы тебе не спросить Анну Андреевну? О ее встречах с Блоком? Вообще что она о Блоке расскажет».

Василий Павлович Аксенов

И мы с этой целью и устроили такой ужин. Мы сидели втроем, за столом. Пили перцовку. Сначала одну бутылку выпили, потом вторую, потом, кажется, третью выпили бутылку. Она изумительно себя вела в обществе, особенно с двумя вот этакими молодцеватыми молодыми писателями. И она говорила, рассказывала какие-то вещи, которые, безусловно, вошли бы в повествование мое, если бы оно состоялось когда-то. Я помню, например, как она рассказывала о какой-то литературной вечеринке, где они оба были. (По-моему сейчас, грянет она самая – все о грозе.) Она говорила: «Все стали расходиться, дамы сели в прихожей в кресла какие-то, а джентльмены стали помогать им надевать калоши». (Гром.) «Они тогда, – она сказала, – очень хорошо умели это делать». И я сразу это вообразил, как она сидит такая, как у Альтмана, вот такая вот дама, а один какой-нибудь (Это хорошо. Это смешно, неправда ли? – про грохот и ливень. Я: Схожу за зонтиком.)… и кто-то из молодых тогдашних поэтов надевал на нее калоши. А Блок стоял за спиной и беспрерывно ей талдычил одно и то же. Что ему не нравятся стихи Николая Степановича. «Что ни говорите, а я должен признаться, что мне не нравятся стихи Николая Степановича», значит, ее мужа. «И так долго он говорил, что я в конце концов сказала: «Ну и ладно, вам до этого нет никакого дела». (Мне нормально, я хорошо себя чувствую – про принесенный зонт.)

Потом мы перешли к более каким-то интимным темам, и я спросил: «А у вас был роман с Блоком?» На что она усмехнулась и сказала: «Его мама, мама Блока, очень хотела, чтобы у нас был роман, но он так как-то и не состоялся». И масса всяких еще дополнительных деталей, которых никто бы из тогдашних людей, оставшихся от этого поколения, так бы не рассказал нам.