Анна Австрийская. Первая любовь королевы

Кардинал вошел. Лоб его был мрачен, нахмуренные брови и глаза, пристально смотревшие вперед и не примечавшие предметов, на которые смотрели, говорили достаточно, что его преследовала мятежная или докучливая мысль. Он думал, что он один. Дойдя до камина, он поставил подсвечник и хотел расшевелить почти угасший огонь. Но, очевидно, это занятие было машинальное. Мысли его находились в другом месте. Он взял подсвечник, прошел гостиную и направился ко второй оранжерее, в конце которой находился коридор, смежный с улицей Гарансьер. Оттуда пришел и оттуда бежал герцог Анжуйский, и, если бы кардинал продолжал идти, он застал бы Гастона в коридоре. Но когда он отходил от камина, глаза его упали на молодую женщину, лежащую на диване. Поза ее была очаровательна. Голова ее покоилась на руке, румяное лицо еще носило свежие следы одушевления, которое оживляло ее в разговоре с принцем, развязанные волосы разбросаны были по вискам и лбу, а раскрытый рот как будто призывал слишком скоро исчезнувший поцелуй. Она, по-видимому, спала так крепко, что шум шагов кардинала, подходившего к ней, не мог разбудить ее.

Кардинал остановился перед этой живой картиной, внезапно представившейся его глазам!.. Его мрачная физиономия прояснилась на минуту. Он положил руку на плечо молодой женщины, которая рассудила, что ей пора проснуться. Она вдруг раскрыла свои большие голубые глаза, еще томные от притворного сна, и приподнялась с движением испуганной кошки.

— Дядюшка! — сказала она с удивленным видом и с улыбкой, показывавшей между коралловых губ блестящую эмаль маленьких зубов.

Она была так хороша, что могла бы свести с ума целый конклав кардиналов. Но его преосвященство на этот раз не был расположен сходить с ума. Он сохранил свое хладнокровие, которого всякий другой скоро бы лишился.

— Что ты тут делаешь? — спросил он.

— Вы видите, дядюшка, я спала, — отвечала герцогиня де Комбалэ с наивностью пансионерки.

— В этой гостиной?

— Простите меня, дядюшка. Я надеялась найти вас здесь и, не найдя, хотела подождать. Сегодня вечером я свободна от занятий при королеве. В ожидании вас, я не знаю, от жара или от усталости, мною овладел сон, и я так крепко заснула, что если бы вы меня не разбудили, то я была бы способна проспать до утра.

Это было сказано так естественно и мило, что кардинал, несмотря на свою хитрость, поддался на обман. Он ласково взял герцогиню за подбородок, глаза его оживились, но с похвальным стоицизмом он оттолкнул демона-искусителя и тотчас надел маску сурового бесстрастия.

— Вам надо вернуться в Люксембург, Мария, — сказал он.

— Разве вы не хотите, чтобы я беседовала с вами сегодня? — спросила она, делая дяде гримасу, как избалованный ребенок.

— Нет, я должен долго работать сегодня, и ваше присутствие мне помешает.

— О! Негодный дядя! Вы вовсе не любезны для кардинала, дядюшка. Каким же образом мое присутствие может вам помешать, позвольте вас спросить?

— Оно будет меня волновать.

— Это немножко лучше. А почему оно будет вас волновать?

— Потому что оно покажет мне такие красивые вещи, что на них нельзя глядеть не потеряв головы, а мне нужна моя голова сегодня.

— Вот это хорошо.

— Ты довольна? Твое женское самолюбие удовлетворено? Тем лучше. Теперь подбери твои прекрасные волосы, распустившиеся во время сна, и оставь меня с моими серьезными мыслями.

— Разве эти мысли сегодня серьезнее обыкновенного? — спросила герцогиня де Комбалэ с той свободой в обращении, которую она одна имела право принимать с кардиналом и которую, впрочем, оправдывали узы родства и другие узы, соединявшие их. — Давно уже, дядюшка, не видала я вас таким озабоченным.

— Обстоятельства серьезны, малютка, — отвечал кардинал. — Я в эту минуту придумываю план, который, если удастся, утвердит навсегда в моих руках эту власть, которой я не хотел бы лишиться и которую, однако, не сегодня-завтра малейшее событие может у меня похитить.

Ришелье, опять воротившись к своим на минуту прерванным обширным и мрачным соображениям, поставил на камин подсвечник и начал ходить большими шагами по комнате. Он, по-видимому, забыл герцогиню де Комбалэ и все ее прелести и думал вслух, как будто был один:

— Моя карьера имеет только одно основание, основание слабое: жизнь короля. Пока король жив, я буду королем больше него, но день его смерти будет концом моей карьеры. Все эти могущественные враги, которым я иду наперекор, ставя пред собой как щит имя и особу короля, увидят меня тогда без защиты и не пощадят, и не помилуют. Людовик XIII умрет в молодости. Я должен найти себе другой щит, когда лишусь этого. Нашел ли я его? Может быть. Партия, которую я сыграл сегодня, решительна; выиграл ли я ее, проиграл ли? Будущее, близкое будущее скажет мне это. Если она выиграна, я непоколебим, если проиграна, я могу перенести ее на другую почву и сыграть с другой ставкой. Если королева мне изменит, остается брат короля, а чтобы сделать брата короля моим послушным орудием, у меня есть под рукою возле меня…