Анна Болейн. Страсть короля

В Бифлите, одинокая и запуганная, Анна беспрестанно плакала. Все было очевидно: Генрих отослал ее, а сам вернулся к Екатерине. Без сомнения, тут постарался Уолси, чем-нибудь зацепил чувствительную совесть короля. Однако вскоре Генрих начал засыпать ее письмами, умоляя прислать весточку о своем добром здравии. Он сообщил также, что Джордж подцепил лихорадку, но, по милости Божьей, выздоровел и отправился домой в Гримстон, как только это стало возможно. Анна испытала невероятное облегчение, узнав об этом, а также об отсутствии заболевших в Хансдоне.

В ответ она излила в письме все свои страхи: заболеть потницей, потерять Генриха и стать жертвой козней против нее кардинала. Король поспешил развеять тревоги любимой бодрыми речами.

Одна вещь может Вас успокоить: говорят, женщины меньше подвержены этой напасти, и ни одна из заболевших при дворе не умерла. Поэтому умоляю Вас, моя обожаемая, ничего не бойтесь, не грустите из-за моего отсутствия, потому что, где бы я ни находился, я весь Ваш. Иногда неприятности подавляют нас, но наберитесь храбрости и отбросьте куда подальше все эти тревоги: очень скоро, я уверен, все они рассеются и мы будем торжествовать. В настоящее время я ничего не желал бы более, чем заключить Вас в объятия и иметь возможность пусть немного, но облегчить Ваши тяжелые и напрасные мысли.

Писано рукой того, кто есть и всегда будет неизменно Вашим Г. К.

Генрих предупредил Анну: в Суррее появились заболевшие потницей. Он рекомендовал покинуть Бифлит и ехать домой. Анна снова приказала горничной собрать вещи и отправилась в Хивер.

Там она застала отца, который как раз вернулся в фамильное гнездо после роспуска двора. Он сразу отправил Анну в спальню и приказал оставаться там, чтобы не заразить его, мать, Марию и детей, которые находились при них. Анна смиренно исполнила приказание. Это оказалась мудрая предосторожность.

На следующее утро Мария подсунула под дверь комнаты Анны письмо от Уилла. Читая его, Анна злилась. Уилл прислуживал королю, когда тот вскрыл письмо от кардинала Уолси и пришел в ярость, потому что кардинал умолял его оставить мысли об аннулировании брака из страха прогневить Господа.

Он ужасно ругался, говорил, что отдаст тысячу Уолси за одну Анну Болейн. Он сказал: никто, кроме Господа, не отнимет ее у него.

Анна тоже взъярилась. Теперь-то уж Генрих должен понять, что Уолси работает против них. Вот доказательство, если оно ему требовалось! Может быть, отныне он станет больше прислушиваться к ее словам и прекратит отмахиваться от ее опасений как от женских фантазий.

Отложив письмо, Анна – руки ее тряслись от злости – открыла дверь, чтобы взять оставленный снаружи поднос с едой. Куски холодной оленины, белый хлеб, густо смазанный маслом, и кувшин эля. Ничего этого не хотелось: она была слишком встревожена, чтобы есть, да и голова немного болела. Анна села и взяла в руки часослов – рукопись с прекрасными яркими и живыми рисунками. Книга была куплена еще в Нидерландах и всегда успокаивала. Прочитав несколько страниц, Анна почувствовала душевный подъем: «Ничего, в конце концов победа будет за мной, клянусь!»

В предвкушении она взяла перо и написала внизу одной из страниц:

Le temps viendra! Время придет!

И добавила к надписи свое имя: пусть тот, кто обнаружит эту строчку через многие годы, знает, чьей рукой она выведена. К тому моменту написавшая ее либо будет знаменитой, либо забытой.

Голова раскалывалась, и возникла ноющая боль в области сердца. А затем Анна вдруг начала обливаться пóтом и сразу поняла, что это значит.

Она несколько раз вскрикнула, прибежала мать и стала бесстрашно заворачивать ее в одеяло.

– Пусть болезнь выйдет из тебя с пóтом! – заклинала она дочь.

На галерее Мария плакала о своих детях. Но Анна не могла думать ни о чем другом, кроме собственной смерти: она умрет, умрет очень скоро, и притом девственницей, так и не познав радости свершившейся любви.

Через полчаса ее уже и это не тревожило.

Сквозь собственный бред она слышала голоса:

– Надо известить короля!

– Может, позвать священника?

– О мое бедное, бедное дитя! – доносилось до ее отуманенного лихорадкой сознания, пока тело сотрясалось в конвульсиях и обливалось пóтом.