АННА ДУБРОВСКАЯ: «СПРАВЕДЛИВОСТИ В ТЕАТРЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ»

Съемочных дней оказалось сравнительно немного – десять или одиннадцать, но за это время я успела переболеть страшнейшей ангиной с температурой сорок и горячечным бредом и заработать травму роговицы. Каждую смену два часа мне делали сложнейший пластический грим и вставляли в глаз декоративную линзу. Именитый художник Петр Горшенин не предупредил, что носить ее долго нельзя. Однажды я проработала в линзе четырнадцать часов и повредила глаз. Опять поднялась температура, пришлось вызывать глазную неотложку. От боли лезла на стену.

О здоровье и безопасности артистов на съемках никто не думал. Мы работали на крышах высоток и на других опасных объектах, ночью. До сих пор как вспомню «Дозор» – волосы дыбом…

Наверное, надо слушать свое подсознание, чаще им пользоваться. Подруги говорят, что у меня есть дар «сканировать» людей. Даю очень точные характеристики даже тем, кого вижу впервые. Хотя, возможно, это просто актерская наблюдательность и привычка к психоанализу. Наша профессия довольно тесно соприкасается с клинической психологией. Работа над ролью в русском традиционном театре по системе Станиславского – это прежде всего глубокий анализ характера и ситуации, в которой находится герой. Иногда разбирая какой-нибудь персонаж Достоевского, можно вообще уйти в дебри психиатрии. Особенно в паре с хорошим режиссером. И это самое интересное в нашей профессии. За что ее и люблю.

– Актриса всегда остается актрисой, фиксирует, что чувствует, как выглядит, даже в самой сложной жизненной ситуации?

– Да, но это происходит бессознательно. Представьте себе: я рожаю, очень тяжело и долго, мечусь по больничной кровати и кричу от адской боли. Рядом раковина, над которой висит зеркало. В руке у меня капельница, встать не могу, но поворачиваясь в своих метаниях в сторону зеркала, ухитряюсь бросить на себя взгляд и сама поражаюсь: «Это какое-то безумие!»

С другой стороны, я знаю множество людей, не имеющих отношения к актерской профессии, но постоянно думающих о том, как они выглядят, смеются, плачут, и без конца снимающих селфи. Недавно была на гастролях в Париже. Посетила Лувр и поняла, что никто больше не интересуется шедеврами искусства. Все снимают себя на их фоне.

Я с детства мечтала быть актрисой. Бывало, посмотрю какой-нибудь фильм, особенно про войну, где женщина провожает любимого на фронт и плачет, – и потом стою перед зеркалом, произношу какие-то монологи и обливаюсь слезами. Или, наоборот, изображаю веселье после какой-нибудь комедии.

Мама моя была артисткой Белорусского театра музыкальной комедии и будучи сама музыкантом, сделала все, чтобы мы с сестрой Илоной получили музыкальное образование. Педагоги хвалили, но мне не хватало усидчивости. Зато нравилось сочинять и петь. В музыкальной школе был кружок композиции, который вела известная белорусская песенница. Я к ней ходила и периодически выступала на концертах как особо одаренная ученица. Играла на рояле и пела ее и свои песни.

Когда случался очередной кризис, я бунтовала и кричала, что больше на музыку не пойду, мама говорила: «Нет, пойдешь! Овладев инструментом, никогда не останешься без куска хлеба! В крайнем случае, станешь музыкальным работником в детском саду. Будешь всегда сыта».

– Музыкальное образование пригодилось в актерской профессии?

– Оно не может не пригодиться любому человеку, поскольку дает возможность полнее чувствовать окружающий мир, включает какие-то дополнительные рецепторы.

А что касается профессии, то переехав в Москву и став актрисой, я долго жила на съемных квартирах, где инструмента не было. Сначала по нему скучала, пыталась играть в институте в пустых аудиториях, потом в театре. Но это происходило все реже и постепенно прекратилось.

Два года назад Ольга Субботина поставила в Театре Вахтангова спектакль «Бовари», в котором я играю заглавную роль и исполняю несколько произведений на фортепиано. Первое время было сложно. Пришлось освежить подзабытые навыки. А недавно ввелась в спектакль «Мадемуазель Нитуш» на роль опереточной дивы. И теперь снова пою и танцую.

– Сестра ваша тоже актриса?

– Нет, Илона живет в Америке, преподает фортепиано и вокал в музыкальной школе, по выходным поет в ресторане – и попсу, и джаз. У них с мужем вокально-инструментальный ансамбль. Когда-то Юра был солистом и аранжировщиком знаменитой белорусской группы «Сябры». В девяностые ему предложили работу в русском ресторане в Атланте. В Белоруссии были тяжелые времена, и он согласился. Сначала уехал один, позже к нему присоединились сестра с четырехлетним сыном. Племянник у меня абсолютный американец. По образованию экономист, работает в крупной компании на Манхэттене.