Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой

Постепенно и его звонки, и его появление там, где выступала наша труппа (сначала Скомпского, потом Кшивки), стали настолько привычны, что при виде Збышека артисты говорили:

— Твой приехал.

Тухольского любила вся труппа, его невозможно не любить. Спокойный, всегда готовый прийти на помощь, причем сделать это без лишних слов. Збышек из тех, кто подставит плечо в самом трудном месте молча, не только не требуя за это благодарность, но и не объявляя вслух.

Рядом с ним вдруг выясняешь, что тебе давно помогают. Это самый хороший вид помощи — когда не только не требуют или не ждут благодарности за нее, но и вообще поступают так, словно все само собой разумелось. Такую помощь легко принимать, она от сердца.

Сколько раз, когда бывало трудно и я плакала, Збышек гладил меня по голове, как маленькую девочку, и уговаривал потерпеть! Даже мама помогает иначе, она все готова сделать для меня, последнюю капельку крови отдать, последнюю минуточку жизни, но то мама…

— Ты должна петь.

Это единственное требование. Збышек единственный, кто понимал, что я не могу этого не делать.

И он помогал, как мог. Сначала при любой возможности приезжал по воскресеньям на своей уже не новенькой машине, требующей постоянного ремонта (хвала его профессии — инженер), туда, где мы выступали. В любую погоду, в любое время года.

Часто для того, чтобы добраться в ту глушь, где мы базировались, требовалась ночь с субботы на воскресенье, а потом ночь для возвращения обратно в Варшаву.

— Збышек, когда же ты спать будешь?!

— На работе отосплюсь.

И обязательно цветы…

Заработок и все свободное время уходили на меня.

Мы очень быстро привыкли к его присутствию по воскресеньям, Збигнев стал настоящим талисманом, пока он не появился утром в воскресенье, артисты не чувствовали себя спокойно. Я тем более, и потому что беспокоилась из-за дороги, и потому что соскучилась.

Нет, это не привычка. Иногда я думаю, какой тогда до катастрофы была наша любовь? Какая она вообще?

У нас не было взрывов страсти, мы оба вовсе не итальянского склада.

В связи с этим интересное воспоминание.

Во время еще первого пребывания в Риме наблюдала со стороны семейную жизнь соседней пары. Не совсем соседей, но их громкие выяснения отношений были слышны по утрам или вечерам почти ежедневно.

Услышав крики впервые, мы испугались, не случилось ли чего. Хозяйка нашей квартиры махнула рукой:

— Нет, это Мария со своим Адриано прощаются.

Мне казалось, что прощались навсегда, во всяком случае, после таких воплей женщины мужчина определенно должен уйти и больше не появляться. В бурном потоке жестких определений и проклятий я разобрала только «кретино» и «провались в ад». Адриано не провалился, вечером он вернулся как ни в чем не бывало и был встречен не менее громко, но теперь уже радостно. Честно говоря, я не всегда понимала, прощаются они или встречаются, ссорятся или мирятся, все проходило с таким шумом и воплями, что только по тому, захлопывалась ли за синьором Адриано дверь, и он удалялся по улице, посылая ответные проклятия назад, или вопли раздавались уже из-за закрывшейся с грохотом двери, можно было разобрать встреча это или расставание.

Там в Риме я пыталась представить себя на месте синьоры Марии и понимала, что брака с итальянцем не выдержу. Конечно, не все итальянцы таковы, не все кричат, но шумят все. Разговор супругов на повышенных тонах вовсе не означает ссору, просто они очень эмоционально выражают свои чувства.

Например, удавшийся суп может вызвать такие крики, что покажется: расстаются. А окажется: он просто в восторге от точной дозировки пряностей в соусе к спагетти.

Нет, Збышек все делал тихо и молча, а если уж говорил…

Збышек, Збышек… я настолько привыкла к его постоянному присутствию и поддержке, что не представляла, как вообще можно без них прожить.

Странный это был роман — встречи в гостиницах, постоянный недосып, усталость и счастье от того, что он рядом, что есть плечо, на которое можно опереться, протянутая рука, готовая предложить любую помощь.

Збышек помогал чинить автобус нашему водителю, настраивать вечно капризничавшую аппаратуру, что-то налаживать перед концертом, он стал настоящим участником нашей бедовой труппы.

А потому лучше всех понимал сложности моей кочевой жизни. Лучше мамы и бабушки, ведь они только слышали мои бодрые рассказы о выступлениях, юмористические повествования о сломавшемся стареньком драндулете, который только по недоразумению называли автобусом, о постоянных переездах и прочем.

Збышек был знаком с другим бытом — невозможностью нормально питаться, тараканами в захудалых гостиницах, сквозняками на сцене и за кулисами, вечно ломающимся транспортом, отсутствием нормальных условий для жизни.

Но он видел, что я счастлива от самого выхода на сцену, счастлива, когда могу петь, счастлива, невзирая на усталость и кочевую неустроенность. И Збышек поддерживал меня. Просто прижимал к себе и гладил по волосам, позволяя выплакаться всласть. Женщине иногда нужно просто дать выплакаться, это даже лучше букета цветов, хотя цветы тоже были всегда.