Анна Иоанновна

Отсутствие контроля приводило к тому, что уже собранные средства и материальные ценности исчезали невесть куда. Хорошо, если такие веши выяснялись сразу, как в Новгородской губернии, где по вине «верных сборщиков» в 1736 году пропали 11 тысяч рублей — хотя бы виновные были налицо^{579}. Когда же недостачи обнаруживались через несколько лет, спросить было уже не с кого. Например, фельдмаршал Миних докладывал, что по ведомству фортификационной конторы в Выборге кондуктор 3. Маршалков допустил в 1733 году растрату казённой извести и прочих материалов на 4417 рублей. Выяснилось это только семь лет спустя, когда и сам виновный, и обер-комендант крепости генерал-лейтенант де Колонг уже умерли. Пострадали лишь наследники кондуктора, с которых казне удалось взыскать 65 рублей 15 копеек; за семейство коменданта вступился… сам Миних, оправдывая действия его покойного главы «единой простотой и не довольным знанием приказных порядков»^{580}.

Даже во дворце процветали бесхозяйственность и «наглые» хищения. Дворцовая счётная комиссия в декабре 1735 года обнаружила, что в ведомстве камер-цалмейстера Александра Кайсарова учёт денежных сумм был поставлен из рук вон плохо: записи в приходных и расходных книгах «помараны и приписаны», а на потраченные 18 789 червонцев и 317 207 рублей на нашлось никакой документации. Камер-цалмейстер отговаривался «простотою своею», которая, однако, не мешала ему использовать деньги «на домовые свои нужды» и разрешать делать то же подчинённым. Анна передала дело Ушакову; у Кайсарова был конфискован дом, а сам он вместе с четырьмя чиновниками своей конторы отправился в ссылку^{581}.

В 1740 году обнаружились «непорядки» в ведомстве к тому времени уже покойного гофинтенданта Антона Кармедона. Речь шла о сумме более миллиона рублей, по которой не было вообще никакой отчётности, поскольку «приходы и расходы многие чинили по словесным приказам его, Кормедона, и без расписок; и партикулярным людям деньги даваны были на ссуду»; то есть гофинтендант распоряжался казёнными деньгами, как собственными, и ссужал их под проценты. Следователи сразу обнаружили недостачу около десяти тысяч рублей, но доложили, что для завершения «надлежит со 100 счетов сочинить, а за вышеписанными непорядками и неисправностями оных вскоре сочинить… ни по которой мере невозможно». В резолюции по докладу Анна отметила, что такие проверки «разве что в 10 лет окончаны быть могут», и велела ограничиться составлением тех счетов, «где можно отыскать виновных», которые «сами или их наследники имеют свои имения и, ежели явятся начёты, платить в состоянии»^{582}. А в Коммерц-коллегии даже не начальник, а простой кассир Акер был уличён в растрате двадцати семи тысяч «пошлинных ефимков», которые «принимал бесписьмянно», а затем «в долги раздавал»^{583}.

Случайно раскрылось в 1736 году дело о воровстве и подлогах чиновников столичной Канцелярии от строений, уличённых во взятках с подрядчиков и приписках о якобы проделанных работах по благоустройству города. Императрица была возмущена даже не столько тем, что они «сие своё воровство чрез многие годы, не престаючи, продолжали», сколько просьбой Сената смягчить наказание и не взыскивать «взятков». Императрице было с чего сердиться. Попавшие под военный суд 17 обер- и унтер-офицеров были не злодеями-рецидивистами, а обычными русскими служивыми, ранее в финансовых «продерзостях» не замеченными. Действия же их отличались не изощрённостью, а, наоборот, какой-то бесхитростной простотой в отношении казённого добра. Бывший у строительства «Триумфальных ворот» капитан Дмитрий Долгой брал с подрядчиков взятки гвоздями, кирпичами и оловянной посудой и щедро раздавал казённые «припасы» подчинённым, а сколько — «того не упомнит». Поручик Фрол Бородин на строительстве Зимнего дворца, «не взяв ничего», приписал при приёме стройматериалов шесть лишних брёвен; за 200 пудов несуществующего алебастра взял 20 рублей, а за отсутствующие гвозди — всего-то куль ржаной муки. Цейхквартер Павел Новосильцев, находясь «при строении фейверка», решил поживиться по-крупному — на четыре тысячи рублей, но поставщики его обманули и денег не дали; служивый добродушно согласился вместо целого состояния получить «питейные и съестные припасы», четыре пары сапог, 30 саженей дров и полтора аршина бархата^{584}.

Деньги можно было просто не платить. Опытные откупщики и иные держатели казённых статей докладывали, какой ущерб они понесли от карантина, военных действий или других непредвиденных обстоятельств, и просили уменьшить платежи. В других случаях спросить было не с кого. В 1739 году откупщик московских мостов Степан Буков жаловался Кабинету, что провоз казённых грузов не оплачивался и ему приходится возмещать «недобор» в десять тысяч рублей. Незадачливый откупщик сочинил по делу 85 (!) «доношений», но следствие погрязло в разборках между ведомствами и конторами^{585}.