Анна Иоанновна

Судя по дальнейшим отношениям, вряд ли первое впечатление, произведённое на Анну-младшую принцем, которого ей предназначили в мужья, было благоприятным. Может быть, и у её тётки-императрицы дрогнуло сердце и она вспомнила свою, произошедшую почти четверть века назад, несчастливую свадьбу с таким же юным и слабым немецким принцем из Курляндии. Едва ли Анна-старшая мечтала о такой доле для племянницы. Вопрос о браке даже исчез на некоторое время из посольских реляций. Но Анна понимала, что теперь она, повелительница империи, должна руководствоваться не сантиментами, а государственными интересами. Государыня не отменила своего выбора — она решила подождать, пока молодые привыкнут друг к другу, а инфантильный принц несколько повзрослеет и продемонстрирует мужскую привлекательность.

Получилось, правда, наоборот. Антон Ульрих вёл себя примерно: учил русский язык и читал «нравоучительные книги». А юная Анна неожиданно обнаружила «темперамент», обратив неподобающее внимание на саксонского посланника графа Морица Линара. Выяснилось, что Анна Леопольдовна проводила некоторое время наедине с Линаром, а мадам Адеркас не только не препятствовала их свиданиям, но и поощряла увлечение воспитанницы, которая теперь уже стремилась избегать Антона Ульриха и давала понять, что он ей не очень приятен.

Пришлось срочно принимать меры. Под конвоем вежливых офицеров гвардии проштрафившаяся воспитательница была отправлена в Кронштадт и в тот же день выдворена на почтовом корабле в Любек, получив в качестве компенсации за потерю места при дворе 2900 рублей^{652}. Доверенный камер-юнкер принцессы Иван Брылкин поехал в противоположную сторону — в казанский гарнизон. Проблема была в том, что проказника-графа не то что в Сибирь, но и обратно в Саксонию просто так выслать было невозможно — он являлся официальным представителем иностранного и к тому же дружественного государства. Кажется, их с принцессой роман был платоническим, но и возникших слухов было довольно, чтобы разрушить матримониальные планы императрицы. В раздражении Анна Иоанновна писала Ушакову: «А знаете вы причину бывшей гофмейстерины Адеркас с Ленартом (Линаром. — И.К.), а мы известны, что та корреспонденция продолжалась через Ленарта, и в ту пору надлежало бы, что[б] он был взят оттудова, а для важных резонов, о чём вы сами знаете, отложено было. А ныне, кажется, лутчего способа нет, что указ послать к Кейзерлингу, чтоб он старался добрым и тайным образом, чтоб он больше не был прислан». Дело надо было уладить таким образом, чтобы не повредить отношениям с Августом III, то есть удалить Линара, не выказывая ему неудовольствия: «…нам очень было [бы] приятно, ежели король ему какую милость явно покажет»^{653}.

Линар отправился в Дрезден. Сам Бирон просил саксонский двор не присылать более в Россию соблазнителя. «Принцесса была молода, а граф — красавец», — прокомментировал эту придворную драму Рондо, внимательно наблюдавший за положением наследницы русского престола. Понятно, что 33-летний блестящий дипломат-придворный в глазах юной девушки выглядел куда привлекательнее, чем замухрышка-принц. Увлечение было, по-видимому, искренним и сильным — судя по тому, что роман с Линаром имел продолжение после смерти тётки-императрицы; но при её жизни подобных приключений больше не было — за принцессой пристально следили. Это едва ли пошло ей на пользу. Неизвестный автор примечаний на записки Манштейна писал: «Принудительная жизнь, которую Анна Карловна вела с самых нежных лет, тщательный надзор за всеми поступками её и позволение видеться только с некоторыми известными особами сделали её задумчивой и поселили в ней такую наклонность к уединению, что по вступлении в правление государством тягостно было для неё принимать к себе разных [лиц] и являться в больших собраниях двора»^{654}.

Тем не менее скандал удалось предотвратить, и дворцовая жизнь потекла по-прежнему: официальные выходы, праздники, балы, охоты, сезонные переезды из Зимнего в Летний дворец, а в июле — августе — в Петергоф. Решено было приохочивать Анну-младшую к любимой Бироном и императрицей верховой езде — в 1739 году для неё выстроили манеж в «зимнем доме», на который было отпущено 1200 рублей^{655}. День рождения принцессы (7 декабря) и её тезоименитство (9 декабря) при дворе праздновали, по словам Рондо, «чрезвычайно торжественно» — с поздравлениями от придворных и дипломатического корпуса, балом и ужином. Однако чем дальше, тем острее вставала перед императрицей роковая для российского престола в XVIII веке проблема престолонаследия.

На Русско-турецкой войне Антон Ульрих показал себя достойно, храбро действовал при взятии Очакова — и заслужил поцелуй в щёку от императрицы, уважительный визит Бирона и непонятную «переменчивость» невесты, то безучастной, то весёлой. «Такого рода перемены продолжаются всё время, так что ничего понять нельзя»^{656}, — гадали брауншвейгцы. «Главное дело» не двигалось с места, и принц со свитой вновь отправился покорять южнорусские степи.