Анна Иоанновна

Равно в 12 она обедает с семьёй обер-камергера и за столом сидит недолго… В послеобеденное время императрица предаётся краткому сну и немного развлекается, хотя бы с синьором Педрилло. Она также иногда посещает придворных дам или сыновей обер-камергера в их апартаментах. О том, что четыре вечера в неделю предназначены для приёмов и спектаклей, мы уже знаем. В 8 часов императрица садится за ужин, затем до десяти или половины одиннадцатого беседует с графом Бироном и его семьёй и удаляется»^{460}.

Похоже, такое «семейное» сосуществование императрицы и обер-камергера не оставляло места для серьёзных конфликтов. Несомненно, императрица имела к Бирону глубокую привязанность. В 1734 году, оправившись от очередной болезни, она призналась, что фаворит — «единственный человек, которому она может довериться». Даже язвительный моралист М.М. Щербатов воздержался от обличения монаршего греха, полагая, что Бирона и Анну связывала прочная дружба: «Она его более яко нужного друга себе имела, нежели как любовника».

Не слишком изысканный курляндский помещик сумел дать некрасивой, одинокой, бездетной московской царевне то же самое, что дала безродная холопка Марта Скавронская Петру I — ощущение собственного надёжного и уютного дома. Анну, в отличие от Екатерины II, вряд ли прельщала большая политика со стратегическими планами, проектами реформ и миссией просветительницы страны. Зато, как свидетельствуют записки Миниха-сына, «никогда в свете… не бывало дружнее четы, приемлющей взаимно в увеселении и скорби совершенное участие, чем императрица с герцогом Курляндским. Оба почти никогда не могли во внешнем виде своём притворствовать. Если герцог явился с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Если тот был весел, то на лице монархини явное отражалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, тот из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену».

Мы не знаем, что происходило за дверями личных апартаментов государыни, как они с Бироном общались в интимной обстановке, о чём спорили и какие аргументы при этом использовали. Анна Иоанновна была не сентиментальной дамой, а властной, порой суровой помещицей. Однако не понимать и не ценить её душевную привязанность Бирон не мог — хотя бы потому, что сам от неё зависел. Этой зависимостью и повседневными обязанностями он время от времени тяготился, и тогда в его письмах доверенному Кейзерлингу появлялись фразы об усталости и мечтах о тихом доме в родной Курляндии.

Не обременённый хорошими манерами и интеллектом обер-камергер пришёлся точно ко двору. Бирон и Анна веселились, навёрстывая упущенное в молодости. Долгая жизнь в курляндской глубинке не способствовала развитию вкуса и воображения: в круг пристрастий царицы и её друга входили нежная буженина, токайское (в меру), охота, карты, танцы, манеж, шуты. На месте Бирона при Анне трудно представить не только блистательного Потёмкина или утончённого Ивана Шувалова, но даже волокиту и охотника Григория Орлова или насмешливого и буйного во хмелю Алексея Разумовского — им было бы скучно с императрицей. Но и молодые и изящные «куколки»-фавориты Екатерины II едва ли подошли бы Анне — не было в них ни хозяйственной основательности, ни грубоватой властности провинциального немецкого дворянина.

Бирон казался грубым лишь с точки зрения нравов другой эпохи, в аннинское же время такая манера поведения была привычна. Вот как, например, сибирский вице-губернатор Алексей Жолобов вспоминал о своих встречах с будущим фаворитом императрицы: «В Риге при покойном генерале Репнине (генерал-губернаторе Лифляндии в 1719–1724 и 1725–1726 годах. — И.К.), будучи на ассамблее, стал оный Бирон из-под меня стул брать, а я, пьяный, толкнул его в шею, и он сунулся в стену»^{461}. Генералы и чиновники запросто выясняли отношения прямо во дворце: «Всемилостивейшая государыня! В день коронации вашего императорского величества… пришед… Чекин и толкнул его, Квашнина-Самарина, больно, отчего он, Квашнин-Самарин, упал и парик с головы сронил и стал ему, Чекину, говорить: “для чего-де ты так толкаешь, этак-де генералы-поручики не делают”. И без меня в тот час оный Чекин убил (то есть сильно побил. — И.К.) дворянина Айгустова, с которым у него, Чекина, в Вотчин[н]ой коллегии дело, а оный Айгустов в то число был у меня, а после того он же, Чекин, пошед к князь Ивану Юрьевичу и стал ему на меня жаловаться и бранил меня у него князь Ивана Юрьевича матерны и другими срамными словами».

Бирон такого себе не позволял и на фоне матерящихся и дерущихся во дворце генералов мог даже показаться джентльменом. Однако и на роли галантных любовников Бирон и Анна не подходят. Нравы эпохи ещё не освоились с приятной лёгкостью и непринуждённостью таких отношений. Переведённый в 1730 году французский роман «Езда в остров любви» с его любовными песенками был встречен с осуждением, и Тредиаковский вынужден был отбиваться от обвинений, что он есть «первый развратитель российского юношества».