Анна Иоанновна

По окончании церемонии раздались пушечная пальба со стен Петропавловской крепости и Адмиралтейской верфи и беглый огонь выстроившихся полков. После венчания процессия двинулась в обратный путь в том же порядке, «с той лишь разницей, что невеста и жених ехали теперь в коляске вместе, а её и его двор, соединившись, следовали за ними сразу после императрицы». Потом были шествие во дворец, череда витиеватых поздравлений, обед, начавшийся только в восемь вечера. В десять часов открылся бал и продолжался до полуночи. Из окон можно было наблюдать праздничную иллюминацию и ликование народа, на радость которому три фонтана били вином.

Анна Иоанновна сама повела невесту в её апартаменты, пожелав, чтобы за ней следовали только герцогиня Курляндская, две русские дамы и жёны иностранных министров, дворы которых были родственны принцу. Удостоившаяся чести участвовать в этой процессии леди Рондо рассказывала: «Когда мы пришли в апартаменты невесты, императрица пожелала, чтобы герцогиня (жена Бирона. — И.К.) и я раздели невесту; мы облачили её в белую атласную ночную сорочку, отделанную тонкими брюссельскими кружевами, и затем нас послали за принцем. Он вошёл с одним лишь герцогом Курляндским, одетый в домашний халат. Как только принц появился, императрица поцеловала обоих новобрачных и, простившись с ними самым нежным образом, отправилась в своей карете в летний дворец и приказала обер-гофмаршалу проводить меня домой, так как всё общество разъехалось, когда она увела невесту. Я добралась до дома около трёх часов утра, едва живая от усталости»^{664}.

На следующий день молодожёны обедали с императрицей в Летнем дворце, после чего переехали в Зимний дворец, куда вновь явились гости — но уже «в новых, не в тех, что накануне, нарядах». Там их ждали ужин и бал, а через день — маскарад. В субботу обед давали уже новобрачные, по старинному обычаю прислуживая за столом, а затем вместе с гостями отправились в оперу. В воскресенье в Летнем саду состоялся ещё один маскарад. Набережная Невы озарялась иллюминацией и фейерверками, в свете разноцветных огней по обеим сторонам от ангела с миртовым венком были видны аллегорические женские фигуры России и Германии под надписью «Бог соединяет их вместе». Леди Рондо по-дамски подвела не слишком утешительный итог великолепной свадьбы: «Все эти рауты были устроены для того, чтобы соединить вместе двух людей, которые, как мне кажется, от всего сердца ненавидят друг друга; по крайней мере, думается, это можно с уверенностью сказать в отношении принцессы: она обнаруживала весьма явно на протяжении всей недели празднеств и продолжает выказывать принцу полное презрение, когда находится не на глазах императрицы».

Академик Якоб Штелин в оде на бракосочетание ясно обозначил цель брачного союза: «Светлейший дом, дай желанный росток!» Однако Анне Иоанновне пришлось поволноваться: принцесса не беременела. Брауншвейгские дипломаты в депешах сообщали, что принц Антон настолько проникся важностью стоявшей перед ним политической задачи, что от усердия заболел и нуждался в «благотворных инструкциях» старших товарищей, чтобы «изрядно исполнять супружеские обязанности без ущерба здоровью»^{665}.

Много лет спустя находившийся в ссылке в Казани полковник Иван Ликеевич поведал приятелям, что медовый месяц главной супружеской пары России начался с конфуза: императрице доложили, что «Антон Улрих плотского соития с принцессой не имел, и государыня на принцессу гневалась, что она тому причина. И после де того призывали лекарей и бабок, и Улриха лечили. И принцесса де с мужем своим жила несогласно, и она де его не любила, а любилась с другими»^{666}. За неуместные подробности Ликеевич в 1758 году был заточён в Свияжский Богородицын монастырь.

Скандальное начало супружеской жизни не улучшило отношений молодых и огорчило императрицу, желавшую как можно скорее получить наследника престола. А неудачливый Антон Ульрих постоянно попадал впросак: являлся во дворец в чёрном, хотя было известно, что Анна Иоанновна не выносила этот цвет; залезал в долги, ссорился с супругой. Бирон не замедлил доложить об этом императрице, она вызвала мужа племянницы и обвинила, что он более откровенен с чужими людьми, чем с ней, любящей его, как сына. Государыня уже не скрывала раздражения, и Бирон сообщил Кейзерлингу, что она не хочет допускать молодую чету к своему столу и намерена приказать им обедать в своих комнатах^{667}.