Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

— Я не знаю. Онъ не грязный, онъ только деревенскій житель, — отвчалъ сынъ, тоже улыбаясь тому постоянному тону пренебреженья, съ которымъ его мать относилась всегда къ его[134] изъ всхъ людей боле любимому человку, Константину Нерадову.

— Такъ приходи же черезъ часикъ, поговоримъ.

Гагинъ прошелъ на свою половину.

Неужели спитъ Константинъ Николаевичъ? — спросилъ онъ лакея.

— Нтъ, не спитъ, — прокричалъ голосъ изъ за занавса спальни.

И стройный широкій атлетъ съ лохматой русой[135] головой и[136] рдкой черноватой бородой и блестящими голубыми глазами, смотрвшими изъ широкаго толстоносаго лица, выскочилъ изъ за перегородки и началъ плясать, прыгать черезъ стулья и кресла и, опираясь на плечи Гагина, подпрыгивать такъ, что казалось — вотъ вотъ онъ вспрыгнетъ ногами на его эполеты.

— Убирайся! Перестань, Костя! Что съ тобой? —говорилъ Гагинъ, и чуть замтная улыбка, но за то тмъ боле цн[ная?] и красившая его строгое лицо, виднлась подъ усами.[137]

— Чему я радъ? Вотъ чему. Первое, что у меня тутъ, — онъ показалъ, какъ маленькую тыкву, огромную, развитую гимнастикой мышцу верхняго плеча, — разъ. Второе, что у меня тутъ, — онъ ударилъ себя по лбу, — третье, что у меня. — Онъ побжалъ за перегородку и вынесъ тетрадку исписанной бумаги. — Это я вчера началъ и теперь все пойдетъ, пойдетъ, пойдетъ. Вотъ видишь, — онъ сдвинулъ два кресла, разъ, два, три, съ мста съ гимнастическимъ пріемомъ съ сжатыми кулаками взялъ размахъ и перелетлъ черезъ оба кресла. Гагинъ засмялся и, доставъ папиросу, слъ на диванъ.

— Ну, однако однусь и все теб разскажу.

Гагинъ слъ задумавшись, что съ нимъ часто бывало, но теперь что-то очень, видно, занимало его мысль; онъ какъ остановилъ глаза на угл ковра, висвшаго со стола, такъ и не двигалъ ихъ. А ротъ его улыбался, и онъ покачивалъ головой.

— Знаешь, я тамъ встртилъ сестру Алабина, она замчательно мила, да, — но «замчательно» говорилъ онъ съ такимъ убжденіемъ эгоизма, что нельзя было не врить.

— Гагинъ, — послышался посл долгаго и громкаго плесканья голосъ изъ за занавса. — Какой я однако эгоистъ. Я и не спрошу. Пріхала Княгиня? Все хорошо?

— Пріхала, все благополучно.

— За что она меня не любитъ?

— За то, что ты не такой, какъ вс люди. Ей надо для тебя отводить особый ящикъ въ голов; а у нея вс давно заняты.

Нерадовъ высунулся изъ за занавса только затмъ, чтобы видть, съ какимъ выраженіемъ Гагинъ сказалъ это, и, оставшись доволенъ этимъ выраженьемъ, онъ опять ушелъ за занавсъ и скоро вышелъ одтый въ очень новый сертукъ и панталоны, въ которыхъ ему несовсмъ ловко было, такъ какъ онъ, всегда живя въ деревн, носилъ тамъ русскую рубашку и поддевку.

— Ну вотъ видишь ли, — сказалъ онъ, садясь противъ него. — Да чаю, — сказалъ онъ на вопросъ человка, что прикажутъ, — вотъ видишь ли, я вчера просидлъ весь вечеръ дома, и нашла тоска, изъ тоски сдлалась тревога, изъ тревоги цлый рядъ мыслей о себ. Дятельности прямой земской, такой, какой я хотлъ посвятить себя, въ Россіи еще не можетъ быть, а дятельность одна — разрабатывать Русскую мысль.

— Какже, а ты говорилъ, что только одна и возможна дятельность.

— Да мало ли что, но вотъ видишь, нужно самому учиться, docendo discimus,[138] и для этаго надо жить въ спокойной сред, чтобы не дло самое, а сперва пріемъ для дла, да я не могу разсказать: ну, дло въ томъ, что я нынче ду въ деревню и вернусь только съ готовой книгой. А знаешь, Каренина необыкновенно мила. Ты ее знаешь?

— Ну, а выставка? — спросилъ Гагинъ о телятахъ своей выкормки, которыхъ привелъ на выставку Нерадовъ и которыми былъ страстно занятъ.

— Это все вздоръ, телята мои хороши; но это не мое дло.

— Вотъ какъ! Одно только нехорошо — это что мы не увидимся нынче: мн надо обдать съ матушкой. А вотъ что, завтра позжай. Мы пообдаемъ вмст, и съ Богомъ.

— Нтъ, не могу, — задумчиво сказалъ Нерадовъ. Онъ, видно, думалъ о другомъ.[139]

— Да вдь нынче, — и Нерадовъ покраснлъ, вдругъ началъ говорить съ видимымъ желаніемъ, говорить какъ о самой простой вещи, — да вдь нынче мы общались Щербацкимъ пріхать на катокъ.

— Ты подешь?

Гагинъ задумался. Онъ не замтилъ ни краски, бросившейся въ лицо Нерадова, ни пристыженнаго выраженія его лица, когда онъ началъ говорить о Щербацкой, какъ онъ вообще не замчалъ тонкости выраженія.

— Нтъ, — сказалъ онъ, — я не думаю хать, мн надо оставаться съ матушкой. Да я и не общалъ.

— Не общалъ, но они ждутъ, что ты будешь, — сказалъ Нерадовъ, быстро вскочивъ. — Ну, прощай, можетъ быть, не увидимся больше. Смотри же, напиши мн, если будетъ большая перемна въ твоей жизни, — сказалъ онъ.

— Напишу. Да я поду на проздку посмотрть Грознаго и зайду. Какъ же, мы не увидимся?

— Да дла пропасть. Вотъ еще завтра надо къ Стаюнину.

— Такъ какже ты дешь? Стало быть, обдаемъ завтра.

— Ну да, обдаемъ, разумется, — сказалъ Нерадовъ также ршительно, какъ ршительно онъ минуту тому назадъ сказалъ, что нынче детъ. Онъ схватилъ баранью шапку и выбжалъ. Вслдъ за нимъ, акуратно сложивъ вещи, Гагинъ пошелъ къ матери.