Анна Каренина из Черноморки

— Помогать, говорит, не могу. Самому не хватает. Он ведь в заочном учится. Вот, говорит, окончу институт — тогда. Женщину себе завёл после Ани. У неё живёт, в соседней станице, а жениться не хочет. Говорит: не женюсь, такой, как Аня была, мне не найти. Как пол-литра выпьет — плакать начинает, всё вспоминает, как она на фронте его жалела.

Вечерами бабушка любит поговорить со мной. Сидим с ней в кухоньке, она рассказывает:

— Аня работала в Черноморке завмагом. Работала хорошо, звание отличника торговли имела. Никогда никаких недочётов не было. Но случилась беда. Подруга у ней Шурка, вместе они на фронте много тяжёлого пережили. Она и сейчас здесь в посёлке живёт. Одинокая, тоже завмаг. Попросила выручить, недочёт у неё получился. Не могла ей Аня отказать, возьми да и накладную ей подпиши. Пожалела. Та бы, конечно, деньги ей потом отдала. Отдала бы — и всё в порядке. Выручить её Аня хотела. Растрата у Шурки получилась. Мужиков водила. А они на чужую водку да на вино падки. Все вокруг неё крутились. Ну и тоже можно её понять. Одинокая она. Шурка ведь не знала, что так получится. А тут, как на грех, ревизия к Ане. Так, мол, и так, накладная подписана, — значит, товар принят, а товара нет.

В милиции судом пригрозили.

Для Ани это непереносимо было. Отличник торговли, все кругом уважали.

Конечно, деньги не такие уж большие были — одна тысяча новыми, десять, значит, по-старому. Всегда бы собрать могла. Продали бы что-нибудь, заняли. Не в этом дело. Стыда стерпеть не могла. Позора на весь посёлок. Ведь это хуже всего.

Ну и весь день продержали в милиции, совсем измучили… Её допрашивают, а она им:

«Ну, может быть, на сегодня хватит? Устала я, очень устала».

Про Шурку им — ничего. А ту как раз накануне в больницу увезли, по женским, значит. Аня к ней. Так, мол, и так, подтверди сама — просит Шурку. А та ни в какую: «В тюрьму по своей воле не пойду».

Домой пришла, мужу говорит: «Что делать будем, Вася?»

А он ей: «Опозорила ты меня на весь посёлок. Как я теперь людям в глаза посмотрю? И кто это тебе поверит, что ты Шурку выручить хотела?»

Тут Вася, конечно, неосмотрительно поступил. Не поддержал он её. Он ей, напротив, сказал, что позора не вынесет и жить с ней не станет. Не пожалел. Слишком уж правильный.

Он ей говорит, а она всё ходит взад-вперёд, ходит. Потом прилегла. «Что-то холодно мне, согрей меня, Вася». А он своё долдонит.

…Как она из дома вышла — никто не видел. И не поздно было. Идёт по насыпи прямо на поезд, машинист потом рассказывал, он сигналы подаёт, остановить не может… Она рукой махнула — и вперёд. И глаза не зажмурила, как живые смотрели…

Вот вызвал он нас сюда, Вася, значит. Говорит: «Оставаться здесь не могу, тяжело». Свой домишко мы продали и теперь у него живём. Казённый этот дом, от промыслов застроенный. Дедушка мне толкует: «Вот женится твой Вася, приведёт жену и вышвырнет нас. Останемся на старости лет без угла». Только мне думается, вряд ли он сможет нашу Аню позабыть.

Стук колёс отдаётся в моих висках.

Я вижу просящий, остановившийся взгляд на портрете, и каждый раз слышится мне: «Согрей меня, Вася, согрей».

— «…Квадрат гипотенузы прямоугольного треугольника равен сумме квадратов катетов», — учит Аня за стеной теорему Пифагора.

Вот она, премудрая земная геометрия. Всё доказуемо, понятно, ясно.

Поезд простучал, и опять тишина.