Анна Керн: Жизнь во имя любви

– Я шептала Комиссаржевскому, – говорила мать, – я умоляла его: «Фёдор Петрович, не надо так жестоко шутить». Но он продолжал. Оборачиваясь к Анне Петровне своим красивым лицом с ястребиным профилем, невероятно буффоня (паясничая. – В. С.),он выражал нарочитое чувство восторга и обожания. Прижав руки к груди, закатывая прекрасные синие глаза, он безбожно детонировал: «Как гений чистой красоты!» А у бедной вдохновительницы Пушкина по морщинистым щекам текли слёзы. Она ничего не замечала и восторженно улыбалась…

Возле Анны Петровны сидели её муж и сын, оба долговязые, рыжеватые, с лошадинообразными неумными лицами. Я слышала шёпот «Шурона», как нежно называла его мать: «Папаша, мамаша так расчувствовалась, что завтра же начнёт гонять нас с тобою по всему Киеву искать ей розовую конфетку, точь–в–точь такую, как получила она когда–то из рук самого Пушкина»».

Неприятно читать эти строки, но что было – то было… И такое отношение к Анне Петровне и её близким, и такие язвительные характеристики присутствуют в некоторых мемуарах. Б. Л. Модзалевский – вероятно, чтобы не разрушить образ «гения чистой красоты», – в своей работе не стал их приводить – наверное, напрасно.

Но самое интересное для нас в этом сюжете – реакция Анны Петровны на романс: она улыбалась и плакала, слыша (пусть только частично) такие знакомые ей слова и чудесную музыку, написанные в её честь. Думается, в эти минуты перед её внутренним взором снова возникли михайловский парк, «приют задумчивых Дриад» с длинными аллеями старых деревьев, корни которых, сплетаясь, вились под ногами; лунная июньская ночь, дышавшая прохладой и ароматом полей; и Пушкин, нежно поддерживавший её при каждой попытке споткнуться…

А. В. Марков–Виноградский также оставил запись о встречах в Киеве с Комиссаржевским, но в ней нет и намёка на фальшивое исполнение романса «Я помню чудное мгновенье…», хотя он и почувствовал недоброе отношение певца к Анне Петровне:

«1869 г. 17 февраля. Целый месяц знаменитый тенор Комиссаржевский наполнял наши головы, сердца, нашу квартиру очень занимательною, талантливою, хотя и несколько капризною личностью; своим мелодическим, вполне художественным пением, своими делами, знакомствами и прочее; и сбил нашу жизнь с её обычной колеи. Он жил с нами как приятель Рокотова и сделался нашим приятелем.

Вчера он уехал, давши здесь три концерта и увезя 800 рублей и несколько сердец здешних барынь, падавших на него как собака на стервь…

Его страстное, выразительно отчётливое, мелодическое и вполне эстетическое пение так оживляло и восхищало нас, что воспоминание о счастии, какое мы испытывали в его концертах, неизгладимо запечатлелось в наших сердцах. Жаль, что он отказался петь у нас на именинах и рождении жены. Её, бедную, больную, очень это огорчило! Сух сердцем, тщеславен и не особенно умён».

В восьмом номере журнала «Семейные вечера» (старший возраст) за 1868 год был опубликован небольшой отрывок из воспоминаний А. В. Маркова–Виноградского о его детских годах под названием «Из записок и журнала неизвестного человека». В одной из тетрадей «Записок» он выразил надежду, что потомки осуществят их полное издание: «Я их завещаю сыну или кому другому, чтоб их напечатать, если признаются они достойными печати тогда, когда находящиеся в них очерки нравов, характеристики и биографии не могут никого задеть и сделаются занимательными и поучительными, как безыскусственное сказание о прошлом».

2 апреля 1869 года Марковы–Виноградские заняли у Л. Е. Раковича 150 рублей и в тарантасе, одолженном у Берга, отправились из Киева в Лубны. Приехали 4–го, переезд обошёлся в 70 рублей. В родительском доме, который после смерти Петра Марковича достался брату Анны Петровны Павлу, их встретила экономка Олимпиада Васильевна.

«Все мы рады, – записал в дневнике Александр Васильевич, – что избавились от Рокотова и Львовой, пустых людей, живущих внешней жизнью (но, между прочим, предоставивших им приют. – В. С.)и не ищущих счастья ни в себе самих, ни в милых детях, которые почти заброшены». Вероятно, для отрицательного мнения Маркова–Виноград–ского о людях было достаточно того, что они не разделяли его благоговейного отношения к супруге.

Марковы–Виноградские сначала жили в Лубнах – но не в самом господском доме, а в небольшом флигеле, располагавшемся рядом, а с 1 октября – в квартире, нанятой у казначея Середина–Сабатини, при переезде на которую брат отказал им даже в мебели. Затем, вплоть до 1874 года, они проживали зимой в усадьбе Павла Петровича Полторацкого Яблоново, а летом – в небольшом имении, принадлежавшем Дмитрию Константиновичу Квитке, сыну сестры Анны Петровны Варвары, – деревеньке Березоточи. Младший Марков–Виноградский непродолжительное время управлял этим имением, но, не обладая ни хозяйской хваткой, ни опытом, не справился с делами. В феврале 1870 года он получил место почтового служащего в Лубнах с годовым жалованьем в 350 рублей и квартирными.

Племянница Анны Петровны Вера Павловна Полторацкая вспоминала: