Анна, Ханна и Юханна

Мне стало легче. В глубине души я знала, что Арне прав. Потом я долго думала о том, какие крепкие узы связывали «шлюху» и ее незаконнорожденного сына. Но никто, кроме меня, этого, кажется, не понимал.

Годы приходили и уходили, дети приезжали и уезжали. Самое ужасное в старости — это не утомление и недуги, самое ужасное — это время, которое, набирая скорость, несется к неизбежному концу, и ты никак не можешь замедлить его бег. Только что было Рождество, и вот уже Пасха. Не успел склониться к закату зимний день, как наступает теплый летний вечер. Между ними ничто, пустота.

Внучки росли и развивались. Развод родителей, кажется, не произвел на них никакого впечатления, во всяком случае, он их не потряс. Они нисколько не скучали по папе. Он жил на верхнем этаже того же дома и брал на себя свою долю ответственности за их воспитание.

— А мама?

— Кажется, она довольна. Там, где мы живем, много детей из распавшихся семей, но наши родители не такие, как все. Они никогда не говорят плохо друг о друге.

Так Рикард вернулся — к Анне и к нам. Они снова поженились. Мне было грустно, я не могла этого понять. Но Анна щебетала, как весенний жаворонок, когда позвонила и сказала, что они приедут к нам на Троицу — Рикард из Италии, а она из Стокгольма. Мне было странно снова видеть его, он стал старше, но выглядел еще красивее. Теперь он был еще больше похож на кота.

Труднее всех пришлось Арне. Они с Рикардом долго о чем-то говорили в подвале, и после этого разговора Арне сказал мне, что теперь он лучше понимает, что случилось. Я никогда не узнаю, что именно понял Арне, но я уверена, что фокусник снова взмахнул своей волшебной палочкой.

Анна родила еще одного ребенка, мальчика, но он умер. Тогда я еще могла ей помочь. Девочки успели вырасти, прежде чем ко мне подкралась болезнь. Вы, наверное, думаете, что она началась с забывчивости, с той забывчивости, когда человек приходит в кухню за какой-то вещью, но не помнит, за чем пришел. Такое случается чаще всего. Я боролась с такой забывчивостью, разработав для себя определенные привычки на все случаи жизни: сначала я делаю это, потом то… Это превратилось в ритуал и в целом работало. Я обслуживала себя и дом и держала в узде свой страх.

Этого хватило на несколько лет.

Но на самом деле болезнь началась намного раньше, когда у меня стали… нарушаться отношения и связи. Когда кто-нибудь говорил со мной, я не слышала слов, я лишь видела, как шевелятся губы. Когда говорила я, меня было некому слушать.

Я осталась в одиночестве.

Арне что-то мне бесконечно объяснял. Анна непрестанно бегала. Мама умерла, Рагнар умер, София ушла к своему Богу. Грета была в сумасшедшем доме, а Лизу я не хотела видеть.

Единственные существа, у которых пока было время и желание меня слушать, были мои внучки. Я так и не поняла, почему дети Анны получились добрее, чем моя дочь.

Но постепенно прекратились мои разговоры и с Марией, и с Малин. Я на много лет погрузилась в полное одиночество, и никто не мог теперь узнать, где я нахожусь.

Последнее, что я помню: все вдруг собрались и встали вокруг меня. У всех были широко раскрытые, испуганные глаза. Мне захотелось их утешить, успокоить, но слова, которые я нашла, не достигали моих уст. Потом была больничная койка с высокими ограждениями и дикий страх замкнутого пространства. Ночи напролет я трясла эти решетки, стараясь освободиться. Сначала Анна сидела со мной целыми днями и плакала. Она перестала бегать. Теперь сближение между нами было возможно, но я утратила все свои способности.

Было уже поздно. Слишком поздно.

Анна. Эпилог

За окнами высотного дома стояла сырая и холодная мартовская ночь. На рынке внизу было полно молодежи и гремела поп-музыка. Перед киосками визжали, тормозя, автомобили. В наши дни по ночам не спят и пригороды.

Задергивая шторы, Анна некоторое время смотрела на большой город, сверкавший огнями до самого горизонта. Угрожающее зрелище, подумалось ей. Где-то там пару недель назад какой-то неизвестный застрелил премьер-министра.

Но она не хотела сейчас думать об Улофе Пальме.

Она в очередной раз взяла в руки рукопись Юханны. Анна снова и снова ее перечитывала, испытывая щемящее волнение и благодарность. Правда, к этим чувствам примешивалось и разочарование. Некоторые вещи хотелось изменить. «Я вечно хочу чего-то поменять, — раздраженно подумала она. — Из-за моего идиотского непостоянства я хочу… чего?

Разгадать твою загадку.

Какая наивность! Жизнь не допускает толкований. Люди раскладывают свои карты как могут, а потом начинают все сильнее и сильнее беспокоиться — верно ли они их разложили? Многие начинают лихорадочно снова тасовать колоду. Но ты всегда была загадочной и таинственной, я хорошо это знала. И эта таинственность высвечивается в самых неожиданных местах твоего рассказа. Некоторые упоминания скользят по тексту легкой тенью и сразу же исчезают. Затем ты снова переходишь к обстоятельному, внятному и упорядоченному повествованию.

Я начну с простого, — подумала Анна, — и тогда смогу легче понять все остальное. Я напишу письмо».

Она села за компьютер: