Анна, Ханна и Юханна

Арне получил отпуск и приехал забирать меня из больницы. Он сильно грустил. Ребенок был на этот раз мальчиком. Мы взяли Анну. Она была очень бледная, и Арне сказал: «Тебе нельзя жить в городе, малютка!»Впервые я тогда подумала, что Анна все поняла. Что-то она поняла, хотя, конечно, она ничего не могла знать наверняка. У меня иногда случались кровотечения, и в такие дни я подолгу лежала в кровати, и весной у Анны появилась привычка уходить одной на гору и играть там в какие-то свои таинственные игры.

Она скучала по маленькой Юдит, как я скучала по Ракель, сказала я Арне.

Но, несмотря на все это, настроение у Арне стало лучше. Шведская оборона наконец наладилась, а Германия напала на Советский Союз.

– Дурные черти, – говорил Арне, – они не читали о Карле Двенадцатом и Наполеоне.

Ближе к Рождеству японцы совершили налет на Пёрл-Харбор, заставив Америку вступить в войну.

– Теперь ты видишь, что мы устоим? – спросил Арне.

Так и вышло.

В тысяча девятьсот сорок третьем году, когда немцы капитулировали в Сталинграде, у меня случился еще один, последний выкидыш. Он произошел внезапно – кровотечение началось, едва я успела оставить Анну у Лизы.

Говорить об этом я больше не хочу.

Я хорошо помню первую мирную весну. Дни искрились светом, подчеркивавшим каждую деталь пейзажа, придавая ей особую, неповторимую значимость.

Экзамены тысяча девятьсот сорок пятого года.

К школе ехал автобус с аккуратно причесанными мальчиками в белых рубашках, тщательно завитыми девочками в светлых платьицах и разодетыми в пух и прах мамашами с букетами цветов в руках. Анна сидела рядом со мной и была красива, как цветок яблони из нашего сада. И это несмотря на то, что светлые волосы вихрами торчали в разные стороны. Такую копну было невозможно взять никакими щипцами.

Я сидела и думала, что война омрачила все ранние годы моей дочки. Но в мирное время стало труднее что-нибудь от нее скрыть. Однажды весной по дороге из школы домой она купила газету с фотографиями освобожденного концентрационного лагеря.

Она пришла домой с позеленевшим лицом, бросила мне газету и скрылась в туалете, где ее долго рвало.

У меня не нашлось слов утешения. Я сидела за столом в кухне, смотрела на эти немыслимые фотографии и не могла даже заплакать.

Пришло время цветов.

Могла ли я во время войны представить себе светлую надежду, звучавшую в пении выпускников школы? Никто пока не слышал о бомбе, сброшенной на город с красивым названием.Хиросима ждала нас осенью.

Колесо перемен завертелось с невиданной ранее скоростью, благосостояние росло, и страна стала наконец народным домом – не об этом ли мечтали мы так много лет? Теперь социал-демократы заседали во власти, и требования реформ, задержанных из-за войны, начали звучать уже в риксдаге. Были повышены налоги на крупные компании и большие состояния, и, бог ты мой, сколько злобы стало выползать из глоток буржуазных лидеров.

Мы с Арне торжествовали. Мне было хорошо, и мама, и мои подруги в один голос говорили, что у меня есть для счастья все, что только нужно женщине. У меня был всего один ребенок, у меня был муж, который каждую неделю приносил домой деньги, не пил и не изменял. Мама не сожалела даже о выкидышах, на каждого нерожденного ребенка она смотрела как на неизбежность, о которой не стоит сокрушаться. Но я не разделяла это мамино качество послушно принимать предписанную мне роль. Власть Арне росла, мои возможности возражать ему уменьшались.

Думаю все же, что именно выкидыши сломили меня. Но я не была в этом уверена. Ведь ребенок, который у меня был, лишь увеличивал мою уязвимость. Я угождала Арне, молчала и не возражала ему, лишь бы ее защитить. Никаких претензий, никаких ссор. В доме должно быть солнечно, спокойно и уютно.

Может быть, мне надо было иметь четверых детей, для того чтобы безропотно, в полном смирении ползать перед мужем по полу.

Или нет?

В чем же состояла его власть надо мной?

Почему я так легко уязвима и безропотна? Потому что я сама стала такой. Это я стала просить о сочувствии. Ясно, что тщетно. Я стала жертвой, одной из бессловесных домохозяек.

Как это отвратительно.

Это продолжалось до тех пор, пока я не нашла ответы на свои вопросы, это тянулось так долго, потому что я сама не желала этого видеть. Все было так низко и убого, потому что все упиралось в деньги.

Думаю, что тот, кто этого не пережил, не может себе представить, как чувствует себя человек, выпрашивающий каждую крону. Арне говорил, что его деньги утекают сквозь мои пальцы. Это была правда, но в этом не было моей вины. Я не транжирила деньги, просто они падали в цене. Послевоенное время несло на себе отпечаток веры в будущее и инфляции.Я старалась убедить себя в том, что мое положение было справедливым. Я искала спокойствия – и вот извольте, я его нашла.

Я вижу и понимаю, что недооцениваю любовь, ибо она была. Я была счастлива с Арне. Все прошедшие годы я была счастлива, как бы мало ни было у нас любви. Но я не верю, что любовь не привела бы к подчинению и покорности, если бы я работала и зарабатывала свои собственные деньги.