Анна Леопольдовна

Стремительное развитие ситуации спутало карты сторонников брауншвейгской четы, которые делились на приверженцев Анны Леопольдовны и принца Антона; к первым можно причислить если не фельдмаршала Миниха, то его сына; ко вторым — Остермана, заинтересованного в сохранении русско-австрийского союза. Возможно, такой поворот был неожиданным и для самой императрицы, и для других лиц, чье единодушие в столь важном вопросе едва ли было искренним. Но открыто выразить свое несогласие с кандидатурой Бирона решились немногие.

Иностранные дипломаты в каждой депеше информировали свои правительства о политическом раскладе при российском дворе. Пецольд сообщал, что высшие сановники успешно надавили на Остермана, уклонившегося было от поддержки соперника. Мардефельд указывал на отсутствие сплоченности среди сторонников Анны и бестолковость ее ближайшей подруги-фрейлины — «прекрасной, но глупой Менгден»; он же узнал, что Остерман посоветовал принцессе просить для себя регентство у умиравшей императрицы, а та хотела, чтобы с этой просьбой к ней обратились кабинет-министры⁹¹.

Однако сама принцесса Анна проявила характер и отказалась поддержать прошение о назначении герцога регентом, поскольку, по данным английского посла, сама рассчитывала получить власть. На переданное ей то ли кабинет-министрами и фельдмаршалом Минихом, то ли некоей «известной особой» предложение Бирона поддержать его она учтиво ответила, что «никогда не мешалась в дела государственные, а при настоящих обстоятельствах еще менее отваживается вступать в оные; что хотя императрица, по-видимому, в опасности жизни находится, однако с помощью Божией и учитывая ее возраст, может выздороветь, и потому, если ее величеству представить об упомянутом, то сие значит снова напоминать о смерти, к чему она, принцесса, приступить отнюдь не соглашается; что если ее императорскому величеству всемилостивейше благо-угодно было принца Иоанна избрать наследником престола, то и нельзя сомневаться, чтобы ее величество не соизволила сделать нужные и о государственном правлении распоряжения; потому всё оное и предоставляет она на собственное ее величества благоусмотрение; а впрочем, не неприятно ей будет, если императрица благоволит вверить герцогу регентство во время малолетства принца Иоанна». Этого было вполне достаточно. Как заметил Финч, «слова ее были перетолкованы в этом смысле»⁹².

Началось приведение подданных к присяге. В Петропавловском соборе в честь «благоверного государя, великого князя Иоанна» был совершен торжественный молебен. Однако дело с назначением регента обстояло, мягко говоря, не так гладко, как описано в рассказе Бирона. Императрица не только не просила своего фаворита занять этот пост — наоборот: составленное «клиентом» герцога А. П. Бестужевым-Рюминым (согласно его показаниям на следствии) «Определение» о регентстве Бирона с датой «6 октября» она не подписала и оставила у себя. Потерпев неудачу, Бестужев принялся за сочинение челобитной о назначении Бирона регентом, которую должны были подписать виднейшие сановники. Помогал ему генерал-прокурор Никита Трубецкой, а писал бумагу Андрей Яковлев. Одновременно Бестужев организовал еще одну «декларацию» в пользу герцога и призвал поставить под ней подписи более широкий круг придворных, включая старших офицеров гвардии «до капитан-поручиков»⁹³.

Чтобы избежать какого-либо проявления протеста, расторопный кабинет-министр установил очередь, «впущая в министерскую человека только по два и по три и по пять, а не всех вдруг», хотя на следствии он показывал, что желающие сами толпились в очереди и их «такое число входило, сколко в министерскую вместитца». Миних-младший упоминал о полусотне человек, подписавшихся «понуждением». По данным саксонского посла, под «декларацией» были поставлены 197 подписей⁹⁴. Таким образом, помощники герцога подготовили обоснование провозглашения его регентом даже в том случае, если бы умиравшая Анна отказалась это сделать. В результате Бирон спокойно мог утверждать, что без всякого его участия почти 200 человек «добровольно» выдвинули его персону на высший государственный пост в империи, о чем сам он — сама скромность — якобы узнал только спустя сутки.

Применялись и другие, проверенные во время прежних «дворских бурь» меры. Принцессу Анну старались надолго не оставлять наедине с императрицей, а Антон Ульрих был допущен к ней лишь однажды, 8 октября. Не всегда пускали к умиравшей и Елизавету (это обстоятельство будет следствием поставлено в вину Бирону)⁹⁵.