Анна Леопольдовна

Амбициозные магнаты и шляхтичи уже не мечтали о далеких походах и войнах против турок, татар и восточных «схизматиков», но всё же доставляли последним немало неприятностей на пограничье. Слабость государственных структур давала широкий простор своеволию шляхты, совершавшей лихие «наезды» на усадьбы соседей, в том числе и в российских владениях, с вполне прагматичной целью вывоза чужих крестьян в собственные имения.

В 1741 году Смоленская губернская канцелярия писала в Коллегию иностранных дел о «наглых поляков наездах и грабежах и разорении пограничным российским деревням», свидетельства о которых содержались в четырех десятках челобитных смоленских, псковских и новгородских помещиков. К примеру, 17 марта пришедшая с польской стороны сотня человек под командованием старосты Чернавского явилась в деревню майора Петра Арента и увела с собой его крепостных. За похитителями погналась команда Тверского драгунского полка, но похитители от нее успешно «отбились». 11 мая люди князя Чарторыйского «наехали» на деревню Тарусино, вотчину капитана Андрея Мицкого, и беспрепятственно вывезли 14 душ. 11 июля отряд шляхтича Людвика Чудовского в 700 человек разгромил вотчины капитана Петра Куроша — деревни Вшивку и Дубравку. Нападавшие забрали не только мужиков, но и всю скотину и барские «пожитки»; посланные в погоню смоленские дворяне их «гнали», то есть сопровождали до границы, но ничего сделать многочисленному отряду «не смели»²⁸⁶.

Ветеран Северной войны (состоял на службе с 1706 года) отставник Петр Ильич Арент, у которого польские разбойники вывезли крестьян и вещи, тщетно жаловался, объясняя, что честно служил «на многих баталиях и акциях и на приступах» и побывал «в полону в Хиве и в Бухарах шесть лет скован в кандалах и претерпевал несносной голод и тиранское мучение». Ему оставалось лишь просить об освобождении его пустого имения от подушной подати и принятии его самого, чтобы дать возможность прокормиться, на службу «к штатским делам»²⁸⁷.

Польские «партии» постоянно уводили крестьян — и далеко не всегда против их воли; иные российские крепостные мужики сами были готовы покинуть своего барина и отечество. В Польше крепостнические порядки были те же, но отсутствие воинских «команд», полиции, сыщиков делало жизнь беглецов несколько более вольготной, да и сама надежда на лучшую долю была сильным стимулом для беглецов. Кто-то ее находил — под властью влиятельного пана, способного защитить своих «подданных» и недоступного для королевского правосудия. К тому же вольные шляхтичи широко использовали «подзывы и подговоры» крестьян, даже «закликали на ярмарках» желающих перейти границу и обещали всевозможные льготы.

Российские дипломаты жаловались на пограничные безобразия в Сенат; сенаторы обращались к военным, но Военная коллегия оправдывалась тем, что «на полской границе фарпосты веема редко розставлены и малолюдны находятся». В 1737 году на сотнях верст русско-польской границы находились всего 1514 драгунов и смоленских дворян. Военные просили у Анны Иоанновны еще как минимум две с половиной тысячи человек, но во время войны с турками лишних солдат у империи не нашлось. К тому же беглецы легко обходили пограничные посты «проселками и лесами», а то и просто шли напролом, «многолюдством собрався», — что могли сделать несколько драгунов? Подзывавшие крестьян шляхтичи со своими вооруженными рогатинами и пищалями слугами просто блокировали форпосты телегами и не давали служивым ловить беглецов. В результате крестьяне уходили «за литовской рубеж не токмо по одной или по две души, но дворов по 20, по 50 и болше, оставя целые усадища и деревни без остатку пусты, проходя между фарпостов ночным и дневным временем без всякого страху»²⁸⁸.

Проблема состояла и в том, что сама граница между двумя державами не была точно определена, а польская сторона не спешила это делать. Начальник «комиссии для разобрания ссор» с российской стороны полковник Ф. Кошелев в декабре

1740 года докладывал, что его польские коллеги, комиссары Михал Яцковский и Лаврентий Потоцкий, вначале отбыли на сейм до февраля, затем стали просить об отсрочке «до доброй травы», да так и не явились. Кошелев рапортовал, что по его комиссии «произвождения дел не было два года»²⁸⁹.

Только с началом Войны за австрийское наследство, когда саксонский курфюрст и польский король Август III поддержал противников Австрии — союзницы России, Военная коллегия озаботилась более плотным прикрытием западной границы. По докладу фельдмаршала П. П. Ласси, военные 19 ноября

1741 года решили передвинуть на рубеж «для предосторожности от полской стороны» три драгунских и три пехотных полка, а также разместить там две тысячи украинских казаков и украинский же компанейский полк²⁹⁰. Утвердить это решение правительница уже не успела.

Дела турецкие