Анна Леопольдовна

То, что он сказал, рассказал, было ужасно, однако я уже не плакала и не производила жестов отчаяния. Десять лет тому назад император Иоанн Антонович был умерщвлен, застрелен или заколот, в то время как некий подпоручик Мирович пытался устроить его бегство из Шлиссельбургской крепости, но о подготовке к побегу несчастный император не был осведомлен, конечно же. Мирович был казнен публично.

Минуло уже десять лет. Несчастные принцы и принцессы не могут помнить своего старшего брата, несчастного еще более, нежели они. Зачем усугублять их несчастье необходимостью скорби о фантоме! Я просила Гассельмана молчать, он же отвечал мне, что хотел бы просить о молчании меня. Разумеется, я обещала не говорить ни слова сестрам и братьям покойного императора. Итак, они, возможно, никогда не узнает о страшной участи своего старшего брата.

* * *

Боже мой! Все мертвы. Тетушка Адеркас, добрый Сигезбек и его жена…

Из Петербурга получено письмо от графа Панина. Кабинет чрезвычайно встревожен. Головцын в Холмогорах. Он показал письмо мне. Я также встревожилась. В Петербурге поражены тем, что принцы и принцессы, всю свою жизнь про ведшие в заключении, отнюдь не доведены до скотского состояния. Я терзаюсь (иначе не могу сказать!) чувством вины. Я не должна была позволять Елизавете писать эти злосчастные письма. А я-то, глупое существо, еще и гордилась, как хорошо, мол, пишет принцесса!.. Что же теперь ждет нас? Вот что пишет Панин Головцыну (благословляю мою чрезвычайную память):

«…На сих днях получил я от вашего превосходительства, при обыкновенном месячном репорте, три письма, именем всех детей вам известных писанныя к Ея императорскому величеству, к Их императорским высочествам, а при том особенное ко мне. Все сии письма вид имеют, будто бы писаны были рукою меньшой дочери Елисаветы, которая в первых двух подписалася с сестрою и братьями, а в последних за всех. Впрочем, не только рукопись и склад сих писем не соответствуют той простоте, в которой дети сии выросли, но и расположение мыслей каждого письма меня в великое удивление привело особенностию слога. Я по сей день всегда того мнения был, что они все безграмотны, и никакого о том понятия не имел, чтоб сии дети свободу, а паче способности имели куда-либо писать своею рукою письма. Думал я, что у них никакая и никуда переписка не бывает и быть не может, ни чрез их самих, ни чрез кого бы то ни было из находящихся при них. Посему и поверить можете, в какое я удивление пришел, получа в одно время три письма, слогом свыше кажется могущаго в них быть понятия, а рукою будто бы меньшой дочери писанныя. Наконец, не меньше меня и то удивило, что ваше превосходительство, получа оныя из Холмогор, не только сами для себя не сделали никакого примечания, но и все те письма без всякаго вашего ко мне об них упоминания, так как они дошли в ваши руки незапечатанныя, в моем конверте по обыкновенной почте ко мне переслали. Для чего прошу вас как наискорее меня уведомить, чьим складом все сии три письма сочинены. Чьею рукой написаны и кто на них подписывался? Я из сего заключаю, что кроме таких писем, каковы пишутся теперь, может, по усматриваемым ныне обстоятельствам, свободна им быть переписка и в другия места. По сим причинам вам ре комендую, крайне впредь наблюдать, дабы они ни с кем и ни под каким видом переписки не имели. А к тому средство одно остается, чтоб все пресечь способы, каковы из сих писем усматриваются к описанию, отдаля оныя под каким ни есть претекстом, им не оскорбительным и не приметным; т. е., чтоб те персоны, для которых сию осторожность иметь нужно и должно, отнюдь не почувствовали вашего к тому расположения, ниже того, что сии их письма, которыя ныне ко мне пересланы, к тому подали повод. Ежели же что им нужно дать знать ко мне или прямо адресоваться к Ея императорскому величеству, о том бы объявляли вам, а вы по благоусмотрению вашему имеете прямо доносить Ея императорскому величеству.

При разборе о сем происшествии, так как и при новом от вас распоряжении об осторожности впредь каких-либо переписок от сей грамотной девицы, покорно прошу и рекомендую вашему превосходительству употребить все ваше благоразумие и скромность, дабы ни она и никто, с нею сообщающиеся, приметить того не могли; а притом меня откровенно уведомить: достанет ли сил господина Мячкова далее еще содержать такую важную стражу сего его настоящего поста.

Постскрипт: