Анна-Мария

— Послушай, — зашептал он, — не ходи, я боюсь… — Он откинулся на подушку, закрыл глаза: — Не ходи! — прошептал он… Шепот перешел в невнятное бормотание.

Почему его жена так долго не возвращается? Вот он снова заговорил! Я прислушалась, на этот раз он произнес целую речь:

— Попроси у монашки, у той, хорошенькой, она выправит тебе подложные документы! Хорошенькая монашка в большом чепце… Не ходи, не ходи, не ходи…

Он бормотал… Сердце у меня бешено колотилось. В доме были только мы двое, я да старуха с костылями. Вдруг юноша выкликнул:

— Французы! — и сел в кровати. — Смерть предателям! — закричал он. — Смерть! Смерть! Смерть! Смерть! — Потом продолжал жалобным голосом: — Сколько крови прольется… О господи, смилуйся надо мной! Мы готовы проливать кровь, но не так… Французы! Французы! Но раз нужно, да, да, раз нужно… Смерть им!

Глаза его закатились. Я вытирала пену с его губ, пот со лба, гладила по голове. Он улыбнулся и чуть слышно произнес:

— Монашка, монашка, которая достает подложные документы, белые, как ее чепец… Подите сюда, сестричка, я хочу поцеловать вас перед отъездом… О господи, господи, до чего тяжело!

Слезы покатились из его глаз, и казалось, теперь он все видел, все понимал. И однако, он снова и снова повторял ту фразу: «Не ходи, не ходи, не ходи…»

Неужели жена его так никогда и не вернется? Я тоже была вся в поту. Наконец шаги на лестнице! Да, это она, но без врача.

— Не нашла!..

Я бы с удовольствием дала ей пощечину! Не сказав ни слова, я выбежала из комнаты. К аббату Клеману! Он был дома. «Ваш молодой сосед, — переспросил он, — тот, что над вами?.. Иду! Погрейтесь у огня, я сам им займусь…» Он взял большой зонт, и из окна мне было видно, как луч его фонарика прорезал тьму. Мартина принесла мне стакан грога, положила под ноги горячий кирпич, словно больна была я.

Я чуть было не заснула, поджидая аббата, и наконец, не выдержав, вернулась на виллу. И хорошо сделала: не знаю, куда запропастился аббат, но у нас его не оказалось, однако врача он прислал; когда я вошла, осмотр больного уже закончился и врач расспрашивал его жену.

— Странно, — в раздумье проговорил он, — что с ним случилось?.. Когда это началось?

— Вчера вечером.

— Но чем вызвано такое состояние?

Долгая пауза. Наконец она ответила:

— Сильным нервным потрясением…

Врач посмотрел на нее…

— Ну что ж, — сказал он вдруг, — пусть будет потрясение…

Он вынул перо, бумагу и на краешке ночного столика написал рецепт.

На следующее утро молодая женщина постучалась ко мне около одиннадцати часов, но я еще не вставала. Вчерашние события так взволновали меня, что я всю ночь не сомкнула глаз.

— Это я, — улыбаясь, сказала она. — Меня зовут Мод. Ему лучше! Все в порядке, он окончательно пришел в себя. Но сегодня ему придется еще полежать. Не будете ли вы так любезны навестить его немного погодя… А еще, — прибавила она нерешительно, — не могли бы вы попоить его чем-нибудь? У нас, знаете ли, ничего нет, мы здесь только ночуем… Рене, то есть мой муж — коммивояжер, торгует коньяком и вынужден все время разъезжать, а я не люблю оставаться одна и поэтому сопровождаю его повсюду… Мне легче попросить чашечку кофе у вас, чем у этих старых ведьм…

Слушая ее небылицы, я встала, оделась, но, когда она приплела сюда еще и коньяк, я отложила гребень и сказала ей без обиняков:

— Бросьте ваши басни про коньяк, мадам… Оставляете меня с больным человеком, а он в бреду выбалтывает вполне достаточно, чтобы… Вы же меня совсем не знаете, мадам! По-моему, вы весьма неосмотрительны!..

— Но насчет коньяка довольно складно получается, — возразила Мод. Она красила губы перед моим ручным зеркалом. — Вчера не было другого выхода, должна же я была пойти за врачом!

Я не могла скрыть раздражения.

— Вам надо было добиться, чтобы за врачом пошла я! Любыми средствами добиться. Сказали бы — муж кончается, боюсь — умрет без меня или еще что-нибудь в этом роде! Я бы не могла отказать!

Что же это! Я, кажется, впадаю в наставительный тон!

— У меня наверху даже зеркала нет, — сказала Мод, приглаживая волосы моей щеткой, — собачья конура!

Мы поднялись вместе; Мод несла завтрак на подносе, а я несколько поленьев. Юноша лежал все в той же измятой пижаме в полоску, он был небрит и после вчерашнего лихорадочного румянца показался мне особенно бледным.

— Не знаю, как вас и благодарить, мадам, — сказал он робким голосом…

Я возилась у печки с поленьями…

— …я пережил сильную душевную драму…

Я по-прежнему стояла к нему спиной, мне было неловко, словно я подсматриваю в замочную скважину.

— Извините, пожалуйста, — пробормотала я, — кофе отвратительный.

— Вкуснейший, мадам… Я бредил, знаю, и наговорил достаточно, чтобы нас всех повесили… Припоминаю, что принял вас за монашку. А вы и впрямь чем-то на нее похожи. Но сейчас все французы — единомышленники, не правда ли, мадам?

В полдень я приготовила им второй завтрак, но не поднялась наверх, Мод отнесла его к себе на подносе. Они уехали в тот же вечер.