Анна Монсъ (рассказы)

И вот, когда до галеонов оставалось не больше мили, ветер начал стихать. Исчезла дымка, словно ненужная декорация. Исчезли чайки. Висящее в зените солнце дробилось на гребнях присмиревших волн. Откуда-то залетевшая ворона болталась над реями и иногда каркала, скорее испуганно, чем зловеще. Испанский корабль высился во весь рост, видна была каждая пушка, каждая снасть, видны были дымящиеся фитили в руках комендоров. Все это созерцал вышедший из каюты Кид, который стоял у левого борта, сложив руки на груди и тяжело навалившись на свою костяную ногу. Трубка, которую он держал в зубах, ярко и зло тлела на ветру, бросая дым и искры. Пиратский корабль шел теперь слегка под углом к галеону, полуобернувшись к нему левым бортом, чтобы удобнее было стрелять. Курс его упирался точно в грот-мачту, до которой оставалось не более двухсот футов — но ни Кид, ни капитан галеона, который был теперь виден во весь рост, не отдавали приказа стрелять, с холодной ненавистью смотря друг на друга. Все молчали. Слышно было, как хлопает заполаскивающий парус, как трещат фитили в руках пушкарей. Взгляд терялся и путался в черных крестах мачт. Вражеский капитан виден был во весь рост, ясно, до малейшей пуговки; видны были резные завитки на рукоятке его шпаги, брызги крови на кружевных манжетах, холодные глаза. Его утонченная, осмысленная жестокость цивилизованного человека резко контрастировала с привычной, как ежедневная порция рому, жестокостью пирата. Корабли разделяло уже лишь сорок футов, но капитаны по какой-то странной прихоти все еще не отдавали приказания стрелять. Вот бушприт пиратского судна навис над палубой врага. Между капитанами уже было не более десяти футов. Молча, опершись на банники смотрели друг на друга комендоры. Было тихо. Наконец нос пиратского судна мягко, без единого толчка, впился во вражеский борт. Стрелять было невозможно — пушки смотрели друг в друга. Пиратский корабль не дрогнув, не замедлив движения, все также неуклонно двигался вперед, и нос его уже упирался в грот-мачту, бушприт уже свисал над водой по ту сторону галеона. Было тихо, лишь иногда глухо и испуганно каркала ворона. Вот капитаны встретились взглядами, оказавшись друг против друга на расстоянии трех футов — и с этого момента расстояние между ними стало увеличиваться. Нос пиратского судна дошел уже до другого борта галеона; вот он, в полной тишине, прошел сквозь него — как нож сквозь масло — но капитаны даже не двинулись — и взгляды их уже не могли скреститься.

Наконец, пиратское судно полностью прошло сквозь галеон и теперь все так же медленно двигалось вперед, все так же летели искры из капитанской трубки, все так же Нептун, то погружаясь в пену, то выныривая из нее, казалось, грозил всему горизонту, и все так же покачивался на волнах галеон, четко вырисовываясь на бесцветном небе черными крестами мачт. Впечатление портила ворона, которая, пытаясь сесть на рею, складывала крылья — но тут же проваливалась, начиная барахтаться в воздухе. Она была единственным живым секундантом на этой дуэли призраков.

Наконец, капитан галеона с силой швырнул в ножны шпагу, на которую опирался все это время.

— Поднять паруса. Они идут в другое полушарие, как обычно. Встретимся там. Рано или поздно, но они от нас не уйдут. Пошевеливайтесь!

В то же мгновение заговорил капитан Кид:

— На руле, два румба право. Идем к мысу Горн.

И капитан, медленно и тяжело ступая, прошел в свою каюту.

И, как и тысячелетие тому назад, корабль, накренившись на правый борт, тяжело шел вперед, то выныривая, то снова зарываясь носом в пену.

Сон

Могучие бородатые программисты втаскивали электронный шкаф вверх по лестнице на второй этаж. Под крики: «Эй, ухнем!» железное страшилище, скрученное веревками, медленно ползло вдоль деревянных неструганных полозьев. Главный бородач в залитой потом майке, вцепившись в веревку, страшным голосом кричал: «Снизу, снизу не подходи! Сорвется — всех раздавит!» Студенты на крики не обращали внимания. Вахтер, как человек бывалый и видавший виды, вышел из-за своей конторки — и отошел в сторонку. Случись что — шкаф наверняка бы смел «вертушку» и не забыл бы, пожалуй, и самого «вертухая».

Из-за всей этой суматохи вошедший был замечен не сразу. Он медленно прошел мимо вахты, огляделся — и направился вдоль по коридору. Тут-то вахтер его и увидел — однако пропуска не стал спрашивать. Больше того, он прищелкнул каблуками, а правой рукой изобразил что-то вообще непонятное — не то отдал честь, не то перекрестился. Последнее, впрочем, было бы больше кстати. Поп — а вошедший был именно священник, самый натуральный, в рясе и с крестом на животе — остановился подле него, и, проникновенно глядя ему в глаза, тихо сказал: «В энкавэдэ не служил?»

— А.. в-в-в.. нет… — только и произнес ошалевший вахтер.

— Хорошо, коли так. А то смотри, сын мой, сидя на вахте — грехов не замолишь!.. Где тут кабинет общественных наук?