Анна Монсъ (рассказы)

Я остановился передохнуть, снял с плеча ружье, повесил на дерево, присел на травку — и откинулся спиной на теплый шершавый ствол сосны. Передо мной было небольшое лесное озеро — чуть больше блюдца. Оно поросло камышом, по поверхности скользили водомерки, над водой то висели, то молнией проносились стрекозы, в траве трещали кузнечики. В центре озера нежилось пышное белое облако. Я застыл, боясь пошевелиться, потому что в моей голове, наконец, сложился этот рассказ — не хватало лишь концовки. С этим — вечная беда. Частенько вылезет в конце глубокомысленная мораль, и сколько ни ряди ее овечкой — бараньи рога торчат наперекор всему. В такие дни я захлопываю тетрадь — и иду проветриться. Побродишь по лесам, лугам и болотам — и сразу неохота никого поучать, сразу — все ладненько. Но вот ведь чудо: со времен Пушкина писатели смеялись над моралью, читатели смеялись над моралью… Однако, жив курилка! Возьмем, к примеру, Чеховскую «Степь». Дочитайте ее до конца — чувствуете, чего-то не хватает? А ведь все просто: Чехов всем нутром стремился написать вещь без морали в конце — но зачем-то ополчился на сюжет, и в итоге на свет появилась повесть якобы без сюжета. А на самом деле с сюжетом там как раз все в порядке — но зато он каленым железом выжег и вытравил всяческую мораль — и в итоге получилась «Степь».

А ведь по сути дела, писательское мастерство в целом идет по пути упрятывания морали. Зашифровать, запутать, засунуть ее подальше, пусть читатель помучается, повозится. А если он ее все-таки раскопал, то уже не будет привередничать, а проглотит как есть — и будет она ему родней родного. И выходит, что мы, пишущая братия, читателя морочим — пусть даже из лучших побуждений… А есть ли в самом деле в жизни мораль? На это в двух словах не ответишь — а там, где нужно много слов, там правды не ищи.

А как же сюжет? Подгоняя, подтесывая жизнь под сюжет, не уродуем ли мы ее, не увечим ли до неузнаваемости? Ведь жизнь нечесана и неприглажена, она — всегда сама по себе, вольна, как ветер… А сюжет берется из нашей головы, когда мы уже все взвесили, обдумали, сделали все выводы. Потому-то и нужен нам сюжет, нужна последовательность событий, которая, будучи выстроена в одну цепочку, всем объяснит и докажет нашу мысль. Нашу мысль… но нашу ли жизнь? Ведь сюжет мы строим по законам нашей человеческой логики — а бытие живет по совсем другим законам, по законам логики Божеской, которую нам понять не дано, — но зато всякий из нас, кто стремится понять эту жизнь, рано или поздно может все же узнать о ее (то есть этой логики) существовании.

А догадаться, узнать об этом — не так уж и просто; добро и зло перепутано и перемешано, страшное зло — удобряет добро, а сквозь добро, как сквозь грядку в огороде, лезет дикий чертополох…

Ну вот, я и дорассуждался. Сюжета — не надо, вообще ни черта не надо — вот тогда и будет, как «взаправду»! Я усмехнулся сам над собой, осторожно поднялся, придерживаясь за дерево. Неудобная болезнь — геморрой — дает себя знать. Чуть не вступил в лужу со ржавой водичкой, в которой плавала ряска. В войну такую воду пили, цедили грязь через носовой платок — и пили. Назывался этот напиток киселем.

А в общем, мораль тут тоже не причем. Это в книге так может быть: убил — и покаялся. А на самом деле — миллионы легли в землю; а те, кто их убил — тоже убрались почти все. И кому теперь каяться? И святые, и грешники — никого их больше нет. Остались лишь каналы, железные дороги, плотины, построенные на костях. А мы по этим каналам плаваем, глазеем на берега — и нас провожают гипсовые пионеры и физкультурницы, стоящие по берегам, отдают нам салют… Да что ж теперь, нам эти каналы засыпать, что ли?! Да и всего ведь не зароешь. Каналы — это лишь вершина айсберга, а сколько там еще всего осталось — не сосчитать…

Не люблю я, когда наши журналы газеты льют крокодиловы слезы — дескать, покается Россия — и все будет по прежнему. А как по-прежнему? Разве Москва стоит не на костях новгородцев, что Грозный сбросил в Волхов? А Ленинград? Скольких крестьян Петр сгноил на стройке? Под охраной! Чем не ГУЛАГ?! «Через четыре года здесь будет город-сад…»