Анна, одетая в кровь

— Ты, — шипит миссис Корлов, — Ты сшила наихудшее платье. Нашептываешь свою испанскую дрянь на ушко моей дочери. Когда ты приехала, она стала слишком своевольной. Можешь этим гордиться. Я не позволю тебе больше шептать. Убирайся из моего дома!

— Нет, — кричит Анна.

Мужчина подходит к своей невесте.

— Мальвина, — произносит он. — Мы не должны переступать границы.

— Молчи, Элиас! — шипит Мальвина.

Теперь я начинаю понимать, почему Анна не могла рассказать матери о приставаниях Элиаса.

События этой сцены ускоряются. Я, скорее, больше чувствую, чем вижу, что происходит. Мальвина бросает платье Анне и приказывает сжечь его. Она бьет ее по лицу, когда Анна просит оставить Марию в доме. В прошлом она плачет, но реальная Анна шипит, когда наблюдает за нами с черной кипящей кровью, разгоняемой по венам.

Время мелькает перед глазами, и вот уже я пристально наблюдаю за Марией, как она оставляет дом с одним чемоданом в руках. Я слышу, как Анна спрашивает у подруги, что же ей дальше делать и просит не покидать ее. Затем за окном становится темно, кроме одной-единственной зажженной лампы.

Мальвина и Элиас находятся в гостиной. Мальвина что-то вяжет из черно-синей пряжи, а мужчина читает газету, покуривая трубку. Они жалко выглядят, даже при своем обычном укладе жизни. Их лица вялые и скучные, а губы сжаты в тонкие, жесткие линии. Не имею понятия, как происходило ухаживание за этой женщиной, но, вероятно, оно было таким же интересным, как просмотр игры в боулинг по телевизору.

Своим сознанием я тянусь к Анне, — все мы — и, когда взываем к ней, она появляется на лестнице. У меня появляется странное желание зажмурить глаза, пока я не окажусь в состоянии открыть их снова. На ней белое платье. Платье, в котором она умерла, но оно не выглядит таким, каким его видел я.

Девушка, находящаяся у подножия лестницы, держащая в руках матерчатый мешок и наблюдающая за удивленным возрастающим яростным выражением на лицах Мальвины и Элиаса, выглядит невероятно живой. Ее плечи выглядят ровными и сильными, а темные волосы спускаются волнами по спине. Она поднимает подбородок. Я бы хотел видеть ее глаза, потому что знаю, что они кажутся грустными и одновременно ликующими.

— Ты думаешь, что делаешь? — требовательно спрашивает Мальвина. Она с отвращением смотрит на свою дочь, будто не узнавая ее. Воздух вокруг нее дрожит, и я чувствую дуновение силы, о которой недавно упоминал Томас.

— Я собираюсь пойти на танцы, — спокойно отвечает Анна. — И не вернусь домой.

— Никаких танцев, — ледяным тоном говорит Мальвина, поднимаясь с кресла, будто собираясь преследовать добычу. — Ты никуда не пойдешь в этом отвратительном платье.

Она подходит к своей дочери, щурясь и тяжело глотая, словно больна.

— Ты одета в белое, как невеста. Скажи мне, какой мужчина женится на тебе после того, как ты позволяешь школьникам заглядывать под твою юбку, — она отклоняет голову назад, как змея, и плюет в лицо Анны. — Твой отец умер бы со стыда.

Анна не двигается. Единственное, что выдает ее эмоции, как грудь ее быстро поднимается и опускается.

— Папа любил меня, — мягко отвечает она. — А ты нет, и я не знаю почему.

— Испорченные девчонки такие же бесполезные, как и глупые, — говорит Мальвина при взмахе руки.

Я не понимаю, что она имеет в виду. У нее слабый английский. Или, может быть, она просто глухая. Предполагаю, что скорей всего так. В горле я ощущаю желчь, пока смотрю и наблюдаю за развернувшейся здесь сценой. Я никогда раньше не слышал, чтобы так разговаривали с ребенком. Я хочу протянуть и пожать ее руку, пока до нее не дойдет смысл сказанного. Или, по крайней мере, я не слышу, как что-то трещит.

— Отправляйся наверх и сними его, — приказывает Мальвина. — И принеси сюда, я сожгу его.

Я вижу, как рука Анны туго обхватывает сумку. Все, что у нее есть, спрятано в небольшом коричневом мешке и перевязано веревкой.

— Нет, — спокойно отвечает она. — Я ухожу отсюда.

Мальвина смеется. По дому разносится раздраженный, охрипший звук. Чернота наполняет ее глаза.

— Элиас, — говорит она. — Отведи мою дочь в комнату. И сними с нее это платье.

«О, Боже», — думает Томас. Уголком глаза я замечаю, как Кармел накрывает ладонью свой рот. Не хочу наблюдать за этим и не хочу знать. Если этот мужик дотронется до нее, я разорву круг. Не имеет значения, если это просто ее память; если мне нужно знать. Я просто сломаю ему шею.

— Нет, мама, — в ужасе проговаривает Анна, но когда Элиас приближается к ней, она старается держаться от него на расстоянии.

— Я не позволю ему приближаться ко мне.

— Я скоро стану твоим отцом, Анна, — сообщает Элиас.

Его слова вызывают в моем животе боль.

— Ты должна повиноваться мне, — его язык нетерпеливо облизывает губы.

Позади себя я слышу рык Анны, одетой в кровь.