Аномальная зона

– Встать! – всё ещё не отводя ствола от правозащитника, приказал боец. И когда Эдуард Аркадьевич, охнув и схватившись руками за голову, поднялся, бесцеремонно ткнул его прикладом в спину. – Шагай прямо. Не оглядываться!

«Господи! – думал с тоской, едва передвигая ноги, Марципанов. – Да когда ж это кончится?! Опять конвой, стрельба, неопределенность…»

Он надеялся, что Переяславский, с которым в начале девяностых, в бытность того комсомольцем-расстригой, возглавлявшим в перестроечные времена крайком ВЛКСМ, а после ставшим начинающим бизнесменом, немало было говорено при встречах демократической общественности первой волны, море спирта «Ройяль» и фальшивого коньяка «Наполеон» выпито, если не с объятьями к правозащитнику кинется, то хотя бы отнесётся к нему радушно, с участием. И вдруг этот жёсткий, неприязненный взгляд, боевая одежда, спецназовец хренов, тычущий то и дело оружием Эдуарду Аркадьевичу в поясницу… И много, слишком много трупов вокруг. А вот и Резаный, нашпигованный пулями, распластался в залитой кровью дурацкой тельняшке на крыльце, в окружении своей свиты из мёртвых блатных… Тоже мне, капитан потонувшего корабля!

«Золото! – озарило вдруг Марципанова. – Вот что привело вице-губернатора и олигарха в Гиблую падь».

Странно, однако: сообразив это, избитый, униженный, бывший только что на волосок от смерти правозащитник ощутил острый укол неприязни. Золото им, видишь ли, понадобилось! Но ведь это, по сути, его, Марципанова, золото! Дедушкино-то уж точно, по крайней мере. А он, Эдуард Аркадьевич, прямой и единственный, между прочим, наследник! А эти… пришли, понимаешь, на всё готовенькое…

Его ввели опять в разгромленный штаб, в окнах которого на этот раз не осталось ни одного целого стекла, а стены внутри помещений были окроплены густо следами пуль и брызгами крови. В коридоре то тут, то там в позе спящих безмятежно на фоне царящего всюду хаоса раскинулись убитые зеки.

Боец взял правозащитника за плечо, толкнул в распахнутый настежь дверной проём кабинета спецчасти, усыпанного расбросанными по полу делами осуждённых в тощих картонных папках, скомандовал отрывисто:

– Сесть на корточки! Лицом к стене! Руки на затылок! Дёрнешься – пристрелю.

Марципанов присел, как приказали, и упёрся взглядом в стену, выкрашенную тёмно-синей, холодного казарменного оттенка, краской. Голова раскалывалась от боли, хотелось лечь, но по вновь обретённому лагерному опыту он знал, что с конвоем лучше не спорить.

Ему показалось, что просидел он так мучительно долго, хотя вряд ли более получаса, когда в коридоре послышался топот, хруст битого стекла под ногами, и всё тот же знакомый голос Переяславского окликнул на этот раз вполне дружески:

– Эдуард Аркадьевич! Да полноте вам! Что вы, в самом деле, как пленный! – И, укоризненно, бойцу: – Я ведь велел тебе за этим товарищем для обеспечения его же безопасности присмотреть! А ты ведёшь себя, как чилийская хунта!

Марципанов с жалкой улыбкой поднялся неловко на затёкших ногах, обернулся и зажмурил в отчаянье полные слёз глаза:

– Артур Семёныч… Я так счастлив… Я… я столько перестрадал…

Вице-губернатор дружески обнял его за плечи:

– Ну всё, всё позади, мой друг… А на Большой земле вас, знаете ли, уже схоронили. Да. Заочно, конечно. Коллеги ваши рассказали, как вы из вертолёта… того… Несчастный случай при исполнении гражданского долга! И хоронили вас… в смысле пустой гроб, символически… со всеми подобающими почестями. Я, между прочим, на панихиде выступал с речью. Говорил о ваших заслугах в построении новой, демократической, России. В краеведческом музее экспозицию, посвящённую вашей жизни и деятельности, готовят… Да-с! И вдруг – счастливая встреча! Чудесное воскрешение. Рад, искренне рад!

А Эдуард Аркадьевич рыдал уже в голос. И как же, как же было не плакать, не жалеть себя! Ведь его память вон, в музее увековечили, в назидание потомкам, а здесь… как с собакой… и-и-и… – всхлипывал он.

Преяславский протянул ему плоскую серебряную фляжку:

– Нате-ка, приложитесь как следует. Мигом в себя придёте. Отличный вискарь!

Стукнувшись зубами о горлышко, правозащитник трясущимися руками поднёс фляжку ко рту, выпил в три больших, обжигающих нёбо глотка. И впрямь полегчало. Конфузливо утёр губы рукавом грязного, изодранного в клочья кителя, вернул с благодарностью:

– Ох-х… Забытый, божественный вкус. Будто заново на свет народился. Мне вам, Артур Семёныч, столько всего рассказать надо!

– Непременно расскажете, а я вас послушаю с большим интересом, – пообещал вице-губернатор. – Очень меня, понимаете ли, место это заповедное интересует сейчас.

5

Через два дня Марципанов окончательно воспрял духом. За это время он имел несколько длительных встреч с Переяславским, на которых с дотошностью вспоминая малейшие подробности, посвятил его в историю лагеря, рассказал о роли дедушки в его уникальной сохранности до наших дней, не забыв упомянуть и о собственных заслугах, приведших вначале к гуманизации, а потом и к окончательному краху последнего оплота сталинизма.