Аномальная зона

В этой связи Эдуарда Аркадьевича немного беспокоила реакция Переяславского на грядущие сообщения правозащитника об истории лагеря и (без этого, конечно, не обойтись) о существовании в Гиблой пади богатейшего месторождения золота. Но что ему, Марципанову, по большому счёту, за дело до какого-то мелкого вице-губернатора, провинциального богатея, когда речь идёт о сенсации планетарного масштаба?! Как только эта новость распространится в мировых средствах массовой информации, Эдуард Аркадьевич мгновенно поднимется на такую космическую высоту, до которой Переяславскому ни в жизнь будет не дотянуться. Более того, этот дремучий сибирский предприниматель, которого в приличных домах Европы и принимать-то откажутся, почтёт за честь, если он, широкоизвестный во всех странах мира, герой правозащитного движения Эдуард Марципанов, соизволит обратить на него хоть какое-то внимание! Только выбраться бы сейчас из этого проклятого места…

К отъезду Марципанов начал готовиться загодя, хотя и собирать-то в дорогу ему было особо нечего. Самое ценное хранилось в укромном уголке баньки, под топчаном. Туда, отодрав две подгнившие от сырости половицы, он сунул брезентовый вещмешок. В нём звякнули глухо слитки.

Вытащив мешок и не без удовлетворённого напряжения водрузив его на топчан, Эдуард Аркадьевича развязал тесёмку на горловине и пересчитал (в который уже раз!) тяжёлые, приятно холодящие руку бруски. Десять штук. Стало быть, десять килограммов чистейшего золота. А ещё – массивный золотой портсигар, украшенный крупными изумрудами и бриллиантом в центре крышки. Марципанов не знал, на сколько каратов потянет камень. На много, наверное. Бриллиант был с ноготь на мизинце величиной.

Правозащитник нашёл эту дорогую вещицу в дедушкином сейфе. Завёрнут портсигар был в пожелтевший номер газеты «Правда» за 1937 год. На внутренней стороне крышки было выгравировано: «С революционной любовью эту буржуйскую цацку Бене от Эсфирь. 1918 год.». Эдуард Аркадьевич усмехнулся с чувством превосходства, подумав, что сгинул наверняка этот Беня в здешних болотах, а вслед за ним, вполне вероятно, и Эсфирь по этапу пошла. А вот он, Марципанов, выжил. И завтра отправится домой.

Он бросил портсигар, предварительно завернув старательно всё в ту же, ломкую от старости, страницу «Правды», в мешок и надёжно завязал тесёмку. Жаль, что не удалось прихватить другие безделушки из дедушкиного кабинета. Все эти дурацкие пепельницы, чернильницы, макеты пушек и танков не имели никакой художественной ценности. Зато обладали несомненной ценностью материальной, ибо были выплавлены, кованы и склёпаны лагерными умельцами из чистого золота.

Но и того, что перекатывается глухо в его мешке, хватит с лихвой на безбедную жизнь!

Всю ночь перед отлётом он глаз не смыкал. Опять развязал мешок, переложив слитки, чтоб не гремели, грязным бельём, носками, портянками, предвкушая, как с омерзением выбросит это шмотьё, оказавшись дома, в мусоросборник.

Сверху прикрыл драгоценное содержимое вещмешка чистым и новым комплектом полосатой зековской робы, прихваченной на складе загодя, ещё при жизни деда. Представил, как продемонстрирует этот зловещий костюмчик зарубежным журналистам, а возможно, и сфотографируется в полосатой зековской униформе, увековечив себя – последнюю жертву сталинского режима. Солженицын, и тот отдыхает!

Затем Эдуард Аркадьевич принялся мечтать о том, как войдёт в осиротевшую без него квартиру, где уже много лет проживал в одиночестве. Ключей, конечно, ни от входной двери, ни от подъезда у него не сохранилось – изъяли, черти такие, в первый день пребывания в лагере, а потом он забыл о них, не до того было, но это ерунда. У соседки есть дубликат, а в подъезд и вовсе попасть не проблема – кто только в их девятиэтажку в течение дня не шастает! Видок у него, конечно, тот ещё, сейчас и бомжи с помоек одеваются лучше, пожалуй, но это мелочи. Попасть в квартиру, помыться, переодеться – и он в полном порядке, нормальный, так сказать, член общества…

Интересно, а холодильник все так же молотит на кухне? А в шкафчике, надо полагать, сохранилась бутылка коллекционного коньяка, прихваченная им со стола на одном из банкетов два года назад. Непременно откупорит и выпьет. За счастливое возвращение, за подвернувшуюся наконец удачу…

Ещё не рассвело, когда Марципанов, с натугой волоча вещмешок, отправился на вертолётную площадку. Ночью мороз ударил под тридцать градусов, слезу вышибал, снег на расчищенной дорожке визжал под ногами, и Эдуард Аркадьевич шагал, шустро перебирая нелепыми валенками, словно на ходулях, а увидев освещённый вертолёт, почти побежал, пыхтя и рискуя застудить горло.

Полчаса проторчав на морозе в одиночестве, он с облегчением увидел наконец, что к площадке приближается большая группа людей. Среди них выделялся ростом Переяславский.

– Я здесь! – еле шевеля озябшими губами, прошептал Марципанов и двинулся на негнущихся в коленях ногах им навстречу, но на него не обратили внимания.