Аномальная зона

Зато ловец тайн непознанного Студейкин чувствовал себя в тайге, как рыба в воде. Нет, он не был следопытом-практиком, его опыт путешественника ограничивался несколькими походами по туристским маршрутам края с ватагой таких же беззаботных горожан, с недолгими переходами, ночёвкой в палатке и песнями под гитару возле стреляющего в небо малиновыми искрами костра. Зато теоретических знаний о природе, а особенно о всякого рода аномальных явлениях, у него скопилось хоть отбавляй. И сейчас он рвался вперёд, легко шагал, неся своё тщедушное тело и весомый рюкзак по пружинящему под ногой настилу из рыжей опавшей хвои, и вываливал на попутчиков всё новые и новые факты, подтверждающие существование реликтовых гоминоидов в здешних местах.

– А вот ещё был случай в соседнем, Нерчинском районе. Мне его известный уфолог Ананий Павлович Кузнецов рассказал. А сам он эту историю из первых уст слышал. От пасечника колхоза «Путь Ильича». Тот в восьмидесятые годы, в советские времена ещё, с ульями вдоль реки Устюжанки кочевал. Там в пойме липы тьма, целые леса липовые. Вот пчёлки в период цветения туда за медком и ныряли. Ну, на пасеке жизнь походная – палатка, костерок. Похлёбка в котле да картошечка, в углях печёная. Вот однажды вечером, темнело уже, пасечник, как обычно, в угольки костра догорающего несколько клубней бросил, а сам в палатке прилёг ждать, пока испечётся. Вдруг видит – из чащи леса вроде человек вышел. Роста огромного, в плечах широченный. Идёт как-то странно – вразвалку, косолапо. И руки у него длинные, словно обезьяньи, до колен свисают. И прямо к костру. Тут солнце совсем село, ночь навалилась. При свете угольев рассмотрел пасечник то чудо-юдо. По обличью вроде мужик, только весь голый и волосатый; морда сплошь шерстью заросшая, лоб низкий, нос плоский, как у боксёра, челюсть нижняя тяжёлая, вперёд выдаётся. Прямо неандерталец какой-то! Присел этот нелюдь у костра, и котелок с похлёбкой – цап! Хлебнул, а варево-то горячее, с огня только! Рыкнул он зверем, и посудину отшвырнул. Дед в палатке затаился ни жив ни мёртв. А мужик страхолюдный – к ней. Присел, полог откинул и внутрь смотрит. И глаза у него звериные, красные, в темноте светятся. Разглядел пасечника и зубы оскалил. Да не зубы, а клыки – длинные, острые, как у волка. И зарычал, будто тигр какой. Ну, думает пчеловод, смерть к нему пришла лютая. Да сообразил вдруг: хвать буханку хлеба из вещмешка, и зверюге протянул. Угощайся, говори, мил человек, чем богат, тем и рад. И помогло! Чудище хлеб схватило, жамкнуло клыками кусок, заурчало довольно, и вмиг исчезло, будто его и не было…

– Сказки всё это, – подал голос Фролов. – Если не врёт твой пасечник, бомж к нему в палатку наведался, а тому в темноте и привиделось чёрт-те что! Да и нет никакого снежного человека. А если б и был, его бы давно изловили или подстрелили да науке представили.

Студейкин, уступив место первопроходца Богомолову, приотстал и зачастил рядом с милиционером, едва успевая уворачиваться от норовящих хлестнуть по лицу ветвей густого подлеска.

– Многие, как и вы, ошибочно полагают, что на планете нашей не осталось уже белых пятен, а животный мир досконально изучен. Но это не так! В мире каждый год то там, то здесь обнаруживают новые виды самых разных животных. И не каких-нибудь насекомых или глубоководных моллюсков, а даже приматов! Например, уже в наше время, двадцать лет назад, в высокогорных районах Тибета поймали четыре особи юаньской золотой обезьяны! Долгое время рассказы местных жителей об этом виде человекообразных учёные считали выдумкой, а теперь любой может увидеть их в Пекинском зоопарке.

– Я тоже здесь, в Гиблой пади, золотых обезьян отыскать хочу, – угрюмо отшучивался Фролов. – И по возможности изловить. Только сидеть они будут потом не в зоопарке, а в нашем обезьяннике, милицейском…

Богомолов, не встревая в спор, шагал молча впереди, ориентируясь на угадывающееся справа русло руки, бегущей в попутном направлении на север, туда, где расстилалась бескрайним болотом Гиблая падь, и обдумывал сюжет романа, который он непременно напишет по итогам этого нелёгкого путешествия. Тем более что первая строчка эпохального произведения была уже отточена и готова. «Человек шёл по тайге напрямки, не разбирая дороги…»

А ельник тем временем становился всё гуще. Едва заметная тропка, пробитая таёжным зверьём, исчезла окончательно под толстым слоем гниющих, наверное, не одну сотню лет, хвои и мелких ветвей, обороненных высоченными елями, макушки которых шумели внятно где-то над головой, доставая невидимые здесь облака. То и дело путь перегораживали огромные, в три обхвата, стволы рухнувших от старости деревьев, переплетённых крепкими, как парашютные стропы, щупальцами дикого хмеля, или гигантские, величиною с деревенскую избу, обгорелые пни сражённых молнией дубов-исполинов.