Аномальная зона

– Подожди, Лаврентий, – правильно расценив намерения маршала, успокоил его генералиссимус. – Это ещё не всё. Наши моряки, бороздящие мировой океан, со всех широт земного шара доставляли в Горки морских коров, тюленей и даже китов. Лысенко спаривал этих животных с нашими коровами. Денег потратили столько, что на них можно было бы три танковых колонны купить. Знаешь, с кем забыли спарить кита, Никита? – грозно топорща усы, посмотрел Иосиф Виссарионович на Хрущёва.

– С кем? – чуть слышно, совсем упавшим голосом выдохнул тот.

– С тобой, Никита! А в итоге такого акта не осталось бы ни кита, ни Никиты! – Сталин развеселился от удавшегося каламбура и с удовольствием повторил: – Ни кита, ни Никиты!

Берия тоже заулыбался, хищно скаля зубы в сторону Хрущёва и позволил себе заметить:

– Это мы быстро оформим, Иосиф Виссарионович! Нам такой эксперимент провести – раз плюнуть. Можем с китом товарища Хрущёва скрестить. А можем – со слоном…

Сталин, став серьёзным, подошёл к своему столу, взял несколько листков бумаги стал читать, дальнозорко отставив от глаз.

– Вот послушай, Лаврентий, какие рекомендации направил академик Лысенко с благословения большевика-ленинца Хрущёва в колхозы Куйбышевской области. Эти, с позволения сказать, коммунисты рекомендуют председателям колхозов для получения жирномолочной породы крупного рогатого скота выпаивать телят жирным молоком с раннего возраста. Эти горе-академики, Лаврентий, утверждают, что гены телят изменятся под воздействием жирного молока и обеспечат в последующем жирномолочность потомства таких животных! В колхозах кормили телят таким жирным молоком. И знаешь, что получили в итоге, Лаврентий? Фигу с маслом они получили!

– Э-э… – проблеял нерешительно Хрущёв.

– Что, Никита? – участливо глянул на него Сталин.

– В опытном хозяйстве Лысенко научный эксперимент завершился успешно. И потомство давало молоко повышенной жирности…

– Ты дурак, Никита! – с отвращением сказал ему Сталин. – Ты веришь разным проходимцам-учёным. А я никому не верю. И когда заинтересовался результатами опытов Лысенко, мне донесли верные люди, что для повышения содержания жира в молоке хитрый Трофим кормил коров шоколадом! Что мы сделаем с этими лгунами, Лаврентий? – повернулся он к Берии. – Давай их, как вредителей, расстреляем!

Хрущёв изменился в лице, пошатнулся, бухнулся на колени.

– Простите, товарищ Сталин! Я… я всё искуплю! Собственной кровью! Слово убеждённого большевика!

Генералиссимус посмотрел на него задумчиво, пыхнул трубкой, а потом, пряча под рыжими усами усмешку, пообещал:

– Прощу, Никита. Если ты мой сапог поцелуешь.

И выставил вперёд ногу в мягком, сшитом на заказ из козьей кожи, потёртом изрядно сапожке.

Хрущёв упал пузом на ворс ковра, елозя, дополз до пахнущего ваксой голенища, чмокнул его громко, взасос. Потом, с всхлипом, ещё раз. И ещё.

Сталин отдёрнул ногу, покачал удручённо головой:

– Тридцать шесть лет советская власть на дворе! А что в человеке изменилось, Лаврентий? – А потом брезгливо бросил Хрущёву: – Говно ты, а не большевик, Никита. Прощаю тебя. Пошёл вон!

Хрущёв на удивление шустро для свой комплекции вскочил, шариком на кривоватых ножках выкатился из кабинета.

Генералиссимус вернулся за стол, сел в жёсткое, обитое чёрное кожей кресло, устало махнул рукой.

– Садись, Лаврентий. Что ты скажешь об этом перерожденце?

– Сегодня же арестую, товарищ Сталин.

– Да ладно, – генералиссимус обессиленно откинулся на спинку кресла. – Пусть поживёт пока. Мало мы их арестовывали, стреляли? Разве они поумнели от этого? Хитрее стали, подлее и беспринципнее… Этого уничтожим – другой на его место придёт, ещё хуже. Хрущёв – дурак, оттого не опасен. Пока мы живы с тобой – не опасен, – добавил он после некоторого раздумья. Потому выбил содержимое трубки в пепельницу, дунул в мундштук, прочищая, продолжил неторопливо: – Знаешь, Лаврентий, я думаю, это хорошо, что многих коммунистов мы пропустили через лагеря. После революции большинство из них расселись по тёплым должностям, зажирели. Они оторвались от народа. А мы их опять погрузили в народ. В самую его гущу, на самое дно. Неволя закаляет человека, делает его умнее, нравственно чище. Все настоящие революционеры прошли через тюрьмы… Ты видел сейчас этого говнюка Хрущёва? Если бы он оказался в камере, его бы там поместили возле параши. А мы эту дешевую шлюху, петуха лагерного секретарём ЦК сделали… Я семь раз ссылался на каторгу. Десятки тюрем и пересылок прошёл. Блатные урки при моём появлении в камере с нар соскакивали, лучшее место уступали. Знали – если что не так, Коба любому глотку перегрызёт. Я шесть раз бежал. Зимой, сотни вёрст по тайге! Кто из нашего Политбюро способен сейчас на такое? Ты? Ворошилов? Может быть, Каганович или Микоян? Никто из вас не способен на такое. Зажрались, отяжелели, мозги салом заросли! Да… Ушли старые политкаторжане, и партия ослабла… Надо нам чаще коммунистов, Лаврентий, сажать. Пусть закаляются…

Берия, поперхнувшись от неожиданности, закашлялся, конфузливо прикрывая губы рукой. Потом, отдышавшись, напомнил сдавленным голосом: