Аномальная зона

– Постойте! – взмолился, покрывшись холодным потом, Марципанов. – Разлюбезный Павел мой Терентьевич! Вы меня… То есть я вас не так понял. Вы же о каком дедушке говорили? Об Иннокентии Наумыче! А я не об Иннокентии Наумыче. Я о другом, о своём дедушке говорил. Иннокентий Наумыч – это действительно такая утрата! А я о своём дедушке. Это я ему, гаду, на могилу плюнуть хочу!

– Своему дедушке? – опять изумился профессор. – Вы в своём уме?

– Конечно, в своём, – потея, орал в трубку Эдуард Аркадьевич. – А дедушка этот не мой. То есть мой, но я его как бы и не знал. А Иннокентия Наумыча я знал, я его очень даже уважаю. Я перед ним преклоняюсь! Как он? Здоров ли?

– Да умер он, умер! Два часа назад! – прокричал в трубку Соколовский. – Такое горе свалилось на нас, а вы мне ахинею какую-то про плевки на могилы несёте!

– Ох, извините, Павел Терентьевич! – лепетал обескуражено Марципанов. – Тут такое совпадение, такая путаница… Оказывается, ещё и другой дедушка умер, нехороший. Это я про его могилу, что плюну, сказал…

– На могилы плевать вообще нехорошо, – строго прервал его профессор. – Какой-то вы… странный сегодня. Может, выпили лишнего? Или съели чего? И что это, кстати, за история такая с вашим арестом? Мы имэйл получили, переполошились все…

– Это провокация спецслужб, – нашёлся Эдуард Аркадьевич. – Пытаются запугать. Но у них ничего не выйдет. Не на того, понимаешь, напали!

– Странно… – всё ещё сомневался профессор.

– Болею я, – признался Марципанов. – Голова разламывается, сердце барахлит. Сгораю, можно сказать, на правозащитной работе.

– Примите лекарство, – сурово посоветовал Соколовский, – и приезжайте сейчас же на квартиру академика Великанова. Здесь все наши как раз по скорбному поводу собрались. Речь идёт об исполнении святой для всех нас, его единомышленников, последней воли покойного.

4

Квартира академика Иннокентия Наумовича Великанова располагалась в приземистом трёхэтажном доме сталинской застройки, украшенном свойственными той поре архитектурных излишеств алебастровыми серпами, молотами, кистями винограда и колосьями пшеницы по грязному, закопчённому автомобильными выхлопами фронтону.

У подъезда Эдуард Аркадьевич увидел группу людей, чем-то неуловимо похожих друг на друга – бородками клинышком, строгим блеском очков, затрапезной одёжонкой, обшарпанными портфелями, а главное – печальным выражением лиц. Официальная церемония прощания была назначена лишь на завтра, а потому сейчас здесь собрались только свои, соратники покойного по правозащитному движению, а их жизнь в последние годы не баловала. Стипендий и грантов, увы, на всех желающих не хватало.

От понурой группы единомышленников отделился профессор Соколовский и протянул руку Марципанову. Тот подобострастно стиснул ему ладонь и, ликуя, что сохранил рукопожабельность, немедленно принял подобающий случаю удручённый вид, стиснул горестно губы, склонил голову и обошёл всех присутствующих, здороваясь и бормоча:

– Какая утрата, господа!

Замученному режимом академику принадлежала роскошная шестикомнатная квартира на втором этаже, уставленная антикварной мебелью из дерева ценных пород, с резными вензелями, а стен не видно было из-за сплошной череды книжных стеллажей, ковров ручной работы и картин в золочёных багетах и фотографий, забранных для сохранности в стекло и рамку. Марципанов бывал здесь не раз.

Весомая доля книг в библиотеке Великанова принадлежала его плодовитому перу, на большинстве полотен красовалось его изображение, выполненное известными и не очень живописцами, на всех фотографиях тоже он: то в гордом одиночестве, то в компании с отечественными и зарубежными знаменитостями.

На особо почётном месте, в специально изготовлённом футляре, висела зековская роба – куртка, штаны, кепка мышиного цвета с поперечными белыми полосками, с биркой-номером на нагрудном кармане. В этой униформе якобы освободился из лагеря Великанов в 1946 году. Якобы – потому что той робы не сохранилось, а эту Эдуард Аркадьевич выпросил лет пятнадцать назад у администрации вполне современной колонии особо режима и подарил, к вящей его радости, престарелому академику.

Несмотря на то, что Великанов причислял себя к вольнодумцам, находившимся в вечной опале у властей – и советских, и нынешних, – он был кавалером и лауреатом всех существовавших в СССР, а затем и постсоветской России, званий и наград.