Анри Барбюс

— А, ты узнал меня? Теперь узнаешь еще лучше!

Плюгавый стреляет из-за опрокинутого столика, как из-за укрытия.

— Мимо… Ты плохой стрелок, мозгляк!

Бруно, не опуская маузера, двигается к двери, но ему не дают пройти. Пули свистят вокруг него… «Целят в ноги, хотят взять живым…» Двое осмелели, они приближаются. Но у него еще есть патроны в обойме. Вряд ли ему позволят перезарядить маузер.

В комнате полно дыму.

Они взяли его на мушку? Ну что же, лишь бы не даться живым. И в этот момент открывается дверь. На пороге он видит Марту. Ее глаза совсем круглые от ужаса. Он не может попрощаться с ней ни словом, ни жестом. Только взглядом. Она ужасно бледна, она откидывает со лба волосы, и в эту минуту он узнает ее: дождливый вечер, девушка со сжатым кулаком. Он был тогда с Барбюсом… «Рот Фронт», далекий друг! «Рот Фронт», Марта! Он не может сказать этих слов. Он кричит хрипло, с натугой, но с такою силой, что звенит стекло на буфете:

— Эй ты, девочка! Или кто ты там! Смотри, как умирают хорошие парни!

Вот сейчас ему уже пригодится этот последний патрон!

Дождь, Фридрихштрассе, комрад Барбюс, Марта…

И это было последнее, что виделось затуманенному взгляду Бруно…

— Молчите, ради бога, молчите, вы пропадете так же, как он!

Марта с изумлением смотрит на человека, который силой вытолкнул ее из кафе и теперь тащит к остановке омнибуса. На нем белая куртка с золотыми пуговицами. Это кельнер, он спешит вернуться в кафе. Сейчас туда прибудет полиция.

Она узнала его: «Спасибо, товарищ!»

Марте удалось бежать из Германии. В Париже» в эмигрантском центре, ей посоветовали рассказать Анри Барбюсу обо всем, что ей довелось испытать в гитлеровской Германии. Свидание это состоялось. Однажды, весенним днем 1935 года, Анри Барбюс услышал историю гибели Бруно, рядового великой партии. Но он не узнал в исхудавшей и поседевшей Марте рыжеволосую девушку из дешевого локаля в конце Фридрихштрассе.

4

Все, что было написано Барбюсом в последние пять лет жизни, несло на себе следы огромного опыта борьбы и творчества. Все отражало сложившийся эстетический идеал художника: «Писатель — человек общественный. У него социальная роль и социальный долг… Конец старой рабской теории «искусство для искусства», делающей из литературы средство для развлечения, для бегства от действительности».

Наступил тот период творчества, который нельзя было отделить от общественно-публицистической деятельности. Порой трудно было понять, где начиналась художественная книга и где кончалась речь, статья. Происходило скрещивание самых различных жанров, вплоть до трактата и очерка. В рамках одной книги, под одной обложкой уживались острая новелла, черты художественной повести и статистика, политические лозунги, раздумья мыслителя, выводы исследователя.

Рабочим местом Барбюса становились не только Мирамар и Омон, но и купе международного вагона, номер гостиницы, а чаще всего — трибуна.

Так рождались все книги 1931–1935 годов.

Даже когда художник писал о художнике, писатель о писателе, Барбюс оставался автором речей, статей, синтетических книг, в которых ощущался сплав политического, научного и художественного начал.

Да иначе, с точки зрения Барбюса, и нельзя было писать о Золя. Нужно было восстановить справедливость и показать миру истинное лицо рыцаря французской литературы. С темпераментом политика берется Барбюс за книгу высокого эстетического значения.

В вихре событий рождалась книга «Золя».

Форма ее необычна. Это литературный портрет и в то же время особый тип монографии, живое, полное картин и образов, насыщенное раздумьями повествование о писателе, его жизни, окружении, о его мыслях, чувствах, свершениях.

Но особенно — о взглядах. Биение пульса клокочущей событиями литературной эпохи под пером Барбюса становится особенно ощутимым. Автор ведет читателя по главным магистралям литературного Парижа, заставляет заглянуть в его переулки и тупички. Вся жизнь литературной Франции второй половины XIX века проходит перед его взором.

В книге две вершины: первая — дело Дрейфуса и обличительное послание Золя «Я обвиняю»; вторая — воскресные собрания друзей в Медане у Золя и антивоенный сборник новелл «Меданские вечера». Талант Барбюса — биографа и художника полностью раскрылся в этой книге.

«Золя» Барбюса — произведение, в котором художник выражает себя во всей полноте. В нем если не весь Золя, то очень много Золя. Но еще больше — Барбюса. Он вносит в новую работу свою любовь и свою ненависть, свои сожаления и свои предвидения.

Над всеми людьми искусства, чьи портреты можно найти в книге, поднимается мужественный облик большого писателя, объединявшего их, писателя честного, отважного, ищущего. Его слова «Спасение только в народе» созвучны Барбюсу. И хотя он отлично видит натуралистическую ограниченность эстетики Золя, Барбюс противопоставляет его стремление правдиво писать о простом народе, о его заботах и нуждах — модной литературе буржуазного декаданса.

Барбюс обращается к «примеру Золя»: «Спасение только в народе». Повторим эти слова, усилив их».