Фадеев смотрел в сторону мигающих огней, протянувшихся полоской на противоположном берегу. Там в электрическом сиянии жили большие заводы Челябинска. От тихих дач их отделяла зеркальная гладь озера. Он заговорил о творческом ремесле, ответственности писателя перед народом.
— Пишите правду, не обманывайте и не обедняйте историю и современность. В этом величие и сила нашей литературы…
Кто-то, подходя по дорожке к берегу, позвал Фадеева. Он протянул руку Серафиме Константиновне и, поблагодарив ее за хороший вечер, неторопливо направился к своей даче. Фигура его скрылась в тени молчаливых берез.
…Всю ночь не спала Серафима Константиновна. Склонившись над столом, она писала свой первый сказ. Это был сказ об Афоне Кичигине, который она рассказывала Фадееву.
Позднее он был напечатан в альманахе «Уральские огоньки», и тысячи читателей узнали его автора — Серафиму Константиновну Власову. Только никто не знал, чье задушевное слово окрылило ее.
С памятной встречи с А. Фадеевым писательница, действительно, обрела крылья и успела оставить свой неповторимый след в литературе. С каждой новой книгой крепчал ее голос, и, как признавалась Серафима Константиновна, возле нее незримо всегда стоял Александр Фадеев, будто водил ее рукой.
Мне много раз приходилось ездить с писательницей по старинным уральским городам и селам, наблюдать, с каким пристальным вниманием слушала она творение народных сказителей, как дотошно изучала быт и нравы людей, характер того, с кем встречалась и говорила она. Ее умению видеть и открывать новое я всегда поражался, ведь это дано только настоящему художнику.
Я часто присутствовал при рождении ее сказов. И меня удивляло, как иногда одна-единственная деталь, приковавшая внимание писательницы, как бы помогала ей увидеть всю картину.
Так было в Канашах, когда мы посетили с ней мастерскую ковровщиц. Серафима Константиновна долго стояла перед ткацкими станками, восторгаясь разноцветьем нитей, легкими движениями рук ковровщиц, полетом челнока.
Власова с радостью сказала:
— Будет сказ!
И читатель знает этот сказ, названный «Золотая шерстинка».
Однажды в троицких степях, когда раскаленное полуденное солнце на сотни километров рассыпало нестерпимо жаркие лучи и белесое огромное небо казалось выгоревшим от зноя, мы остановились на стане строителей газопровода Бухара — Урал. На горизонте покачивались мачты высоковольтных линий, и далеко от стана, как в мираже, стоял единственный лесок, манящий своей прохладой.