Ансаровы огни

— В том, парень, что не расковать тебе народ от неволи.

Ничего в ответ не сказал Илья, только молча отложил в сторону молот, вытер подолом рубахи пот с лица, позвал стариков на улку и, показав на дальний лес на Моховой горе, спросил деда Кирилла:

— Скажи, дед, ты видишь вон тот подлесок у сосен на Моховой?

— Вижу.

— Да ты пуще погляди, дедушка Кирилл, на лесной молодяжник.

— Ну, вижу. Чать не слепой, — повторил старик. — Большой крепкий вырастет лес из него. Кондовый. Радость барышникам!

— Так вот. Ежели, дедушка Кирилл, мы не добьемся воли, не хватит сил, то наши сыны и внуки своего добьются. Чуешь? Как у этого леса могуч подлесок, так и у нас крепок он. Выдюжит, какие бы ветры ни дули на него! Понял мое слово?

— Как не понять? — ответил старик и снова повторил: — Кузнец ты, Илья, отменный и по делам вроде как пугачевец…

Кто еще из стариков помнил атамана Грязнова и Пугачевскую войну, спрашивали Илью, не сродни ли был ему Грязнов. С тем и ушли от Ильи старики.

Не знал Илья, не ведало его сердце, что у самого порога его ждала большая беда. Не обошла она и Кадыра.

Случилось все это ранней весной. Уходила зима с Урала. Бежали ручьи. Молодели леса и горы.

Нежданно-негаданно на заводских мор пришел. Многие осиротели.

Приказчик же все жал и жал на сплавщиков — отправить караван торопился. Большой заказ был получен на чугун да железо из Петербурга. Рвал и метал управитель, узнав про то, что много сплавщиков заболело. Из-за хвори и мора всего человек десять осталось помощников у Семена, а потому, хоть и самому ему не можилось, приказано было Семену собираться в дорогу.

Не по-праздничному в тот год отправлялись барки в путь. Не звенели девичьи песни. Не красовались сплавщики в кафтанах и лаковых сапогах. Не палила пушка от управительского дома. Даже колокольный звон не доносило. А когда барки спустили в Ай, молебен не отслужили. Некому было. «Поп и дьякон умре», — доносил позднее управитель хозяину в Петербург. Словом, невесело отправили караван.

Не отпустила Уля отца одного. Живо собралась.

А дней через пять совсем расхворался Семен. Остановились барки у какой-то забытой деревеньки, вышли на берег запечалившиеся от беды сплавщики, поднялись на гору. Еще бы: добрый был караванный Семен. Ни разу его барки об утесы не разбивались.

— Как быть дальше? — спрашивали друг друга сплавщики. — Обратно вверх по течению не воротишься, Плыть дальше без караванного страшно. Не каждому дано провести караван, как Семен водил.

И сам он не враз стал караванным. Еще совсем молодым был — в водоливах ходил, а потом уж, когда за плечами лег десяток походов, целых десять дорог долгих, как зимняя ночь на заводе, трудных, как солдатский бой, смелых, как полеты беркутов над Юрмой, — вот тогда уж караванным и поставили его…

Тут-то и спасла дело Ульяна. Подошла к сплавщикам и твердо сказала:

— Заместо отца караван поведу я. Не пужайтесь делу такому, добрые люди! Выучили сами.

Никто не удивился такому, потому что кто из старших был, ее дочкой почитал. Молодые же, не обожженные страхом налететь на утесы и разбить барки, говорили между собой про Улю:

— Ей-ей не девка, а атаман! Откуда только силы у нее берутся поворачивать потесь?

Потому и слушали парни Улю, наособицу те, кто впервые шел на барках, хотя по годам они ровней Уле были. С почтением часто добавляли:

— Смелая девка! Отчаянная голова! За ней в огонь и в воду пойдешь.

Не раз выручала она своим уменьем барки провести, когда кое-кто из парней дух терял. В ту пору сплавщики свои барки будто живыми считали. Оттого и говорили: «Барки не плывут, а идут по реке». А про Улю добавляли: «У Ульяны барки, словно овечки, идут».

Когда же при входе в Каму из Белой схоронили Семена, стала дочь его Ульяна караванным…

По-разному об этом в заводе говорили, когда по санному пути воротились сплавщики домой. Кто девку хвалил: ведь ни единой барки в дороге не затеряли, а у других редко, чтобы две-три не пошли ко дну возле утесов. Недаром эти утесы «Разбойниками» звали на Урале.

Хвалили Улю те, кто был поумнее. Вспоминали ее отца и мать добрым словом, говоря: «Вот бы порадовались они такой дочке».

Старухи же не от ума брякали в заводе:

— Виданное ли дело — девка барки ведет?

Только их никто не слушал.

Два года подряд водила Ульяна караваны. Слава о ней прошла до самой Волги. Даже кое-кто из градоначальников, косясь на девку статную да русоволосую, бороденкой тряс.

А на третью весну, когда повела Уля караван, невестой Ильи она уже была. И решили они между собой через год свадьбу сыграть.

Приданое готовила себе Уля сама. Самой приходилось о себе заботиться. Известно — сирота. И хоть крепко отговаривал любимую Илья от такой заботы, говоря, что все это — дело наживное, — не хотела она нарушать обычай дедов и отцов…

Говорят, что одна сказка уму учит, другая душу веселит, а третья о прошедших веках говорит. В сказке об Уле и кузнеце Илье дальше говорится, что не суждено было им сыграть свадьбу. И все из-за того, что не воротились сплавщики.

Не воротилась и Уля.