Ант

Однажды у меня было такое, тогда мне было лет десять и я еще прочно сидел в коляске. Дядя, тетя и мой троюродный братец, пухлый, рыхлый, но на своих ногах мальчик моих лет, обсуждали что-то в другом конце комнаты. Я знал, что его собираются отправить в летний лагерь, очень хороший. Я не завидовал, потому что твердо знал - мне нельзя, и все равно прислушивался с болезненным чувством. Понемногу какие-то слова стали пробиваться ко мне, несмотря на шум в комнате и за окном. Я явственно слышал, они говорили, глядя на меня - " ему нельзя, он и сидит-то еле-еле, бедняга... голова не держится, смотри, голову уронил..." Этого не могло быть, голова у меня держалась отменно, а руки были такие, что взрослые завидовали мне! Потом они подошли, очень по-доброму со мной беседовали, и для меня осталось тайной, откуда взялись те слова, были или мне только показалось?.. Но как могло казаться то, что слышалось так явственно и очевидно?..

И все-таки, после книги я стал спокойнее смотреть на свои несчастья.

Похожие вещи, оказывается, случались у многих людей. Но тем непримиримей я стал относиться к общему устройству мира. Жизнь заслуживает лучшего!

Она постоянно в страхе и унижении, в борьбе за ту малость, без которой существовать не может. Верующие говорят, это кара, - знать, мол, хотели больше, чем следует. В этом мифе отражается не только людская глупость и униженность, заложенные с самого начала, но и такие свойства фигуры за ширмой, в которую они верят, что жутко становится - ну, кровосос, ну, "мститель"...

Прошел еще год, я выжил на новом месте, мои жизненные силы казались неисчерпаемыми, небо - настоящим, и я все чаще думал: "есть как есть, смотри вперед, проклинать смешно, и самое лучшее, что дано мне - выразить, что думаю и чувствую, потому что невыраженное в чувстве, невоплощенное в слове уйдет в землю, прорастет травой, растает в небе, и навсегда замолчит."

7.

У меня появились женщины, но не такие, о которых я мечтал в своих юношеских видениях - милые, понимающие, страстные, покорные... чепуха, которую нам внушают книги. Они были разные, добрые и злые, готовые предать и самоотверженные. Я не люблю откровений, раздеваний, разоблачений закрыт, наглухо застегнут, всегда на страже собственных границ. Разговор этот, тяжелый и терпкий, не по мне. Но раз уж решился, надо, пусть коротко, сказать. Со всеми мне приходилось расставаться.

Сначала я пытался. Я не хотел, чтобы знали - это первое. Ну, вы понимаете, о чем я... Мне трудно было лечь и встать с кровати, целая эпопея, тяжело и унизительно говорить обо всех уловках, хитростях, искусственных замедлениях, потягиваниях, нарочитых жестах, скрывающих беспомощность и страх перед каждым движением, которое может предать, тогда упаду и буду беспомощно барахтаться на полу, хватаясь за стены, вещи... как тогда, тогда...

Бывало, мне приходилось оставлять их у себя, потому что я по природе не зол, и хотел, чтобы все было хорошо, чтобы меня любили и прочая чепуха.

Оставлял на ночь, мы ложились, все между нами было прекрасно, писать об этом - глупость и бестактность, потому что касается только двоих.

Теперь стали модным описывать вещи, которые не принято делать прилюдно, я имею в виду нормальных людей, для которых важны запреты. Грязная ругань и описание того, что составляет нашу тайну, веса рассказу не прибавят. В защиту часто говорят - "все можно, было бы хорошо написано".

Или - "нужно, как в жизни!" Нет такого "хорошо написано", если содержание грязно и ничтожно. Если не нашел глубину и драму, как говаривал Пабло, то это, простите, скучно. Если вам нравится, оставайтесь с этим в жизни. Другое - то, что называется "ударом ниже пояса". Что делать бедному писаке, не способному рассказать о жизни убедительно и сильно - остается описывать, как выкалывают глаза или мучают детей.

Действует безотказно, как удар под ложечку. Способов испугать или выдавить слезу множество, но это к искусству отношения не имеет, область пыток.

Значит, никаких откровений не дождетесь, было все, и точка. А вот потом...

Потом я не мог заснуть. Я притворялся, что захрапел, или хотя бы сопел чуть-чуть, чтобы успокоить - такой же, как все! И когда женщина засыпала, прижавшись ко мне или отдалившись, что почти ничего не значит, кроме привычки по-своему спать... Я лежал и смотрел в темный потолок или на слабую полоску за окном, на том месте, где исчезло солнце.

Главное, не привязываться, я говорил себе, - не бери всерьез, тогда в случае унизительного разоблачения или даже такой возможности, разыграешь головокружение, болезнь, устроишь сцену ревности или ссору - и останешься пусть с пустотой в груди, едким осадком , но не убитым, не униженным , а может даже с облегчением - снова в своем углу, за надежной дверью... все забудется и пройдет. Иначе поверишь, расслабишься, зазеваешься и снова будешь барахтаться у ног, не умея встать, - и увидишь те же глаза...

Только бы дождаться рассвета...