Ант

Все перевернулось, обида давно забыта. Я оттягивал свое признание, она свое. Я бы никогда не женился, она бы никогда не вышла за меня. Как же так случилось?.. Я не виноват!.. Скажи кому-нибудь другому.

Наконец доехал, добрался, доплелся, хорошо, что темно, странный городок - пустыня. Вложил ключ в замочную скважину, дверь поняла знак, дрогнула, отворилась. Вошел в свое убежище, в темноту, тишину, тепло, и замер. Оторвали мишке лапу. Заживет, заживет... Что бы ни было, дом меня согревал. Сел на пол, спиной прислонившись к теплой батарее и задремал. Часа в два ночи проснулся, перебрался на кровать. Утром, встав, обнаружил два свисающих с пяток ажурных розоватых чулка, слезла тонкая кожица, защищавшая меня несколько лет. Я сдернул ее без всякой боли, и страха не было. Даже успокоился, больше ничего не произойдет.

13.

И действительно, события на время успокоились, я выплыл из водоворота, в который попал. Стало ясней и больней жить, но возникла новая ступенька на том откосе, обрыве, на который я то карабкался, то скатывался с него вниз. Мне подбросили несколько лет, подачка, и все-таки, хорошо.

Свободная походка все трудней давалась мне, я все чаще скрывался от людей, запирался дома, пока не кончались запасы еды. Выбирался, когда все крупы сгрызены, крошки подобраны... Я решился написать еще одну вещь, свести все счеты, не приукрашивать, не прятаться. Засыпал, где и когда заставал сон, ночью, часа в три, просыпался отдохнувшим, смотрел в окно и мне хотелось выйти из дома, идти, не притворяясь легким и раскованным. Особенно хорошо и спокойно в сентябре, тихими осенними ночами, еще теплыми и сухими. Мой самый длинный путь, тропинка в зеленой зоне между Институтами и нашим жильем. У нас вольготно березам, осинам, есть немного елей, а здесь я нашел место, где давным-давно посажена и выжила сосновая роща, десяток хиленьких корявых стволов. Им плоховато, они любят сухой песок, вереск, другой воздух, ветер... Я ходил между ними, касался ладонями липкой шершавой коры. Впечатления детства врезаны навечно. Лучше сказать, до конца, в нас нет ничего вечного - слишком мелки и ненадежны, слабосильны для вечности. Природа права, нам хватит, успеваем нахлебаться. Как я ни искал в себе признаки вечного устройства, так и не нашел ничего, что бы стоило сохранить дольше разумного предела.

Пружинит почва с желтыми крупными иголками, тишина... дышат сосны, особый скрип. И особый, конечно, запах. Я прихожу сюда почти каждую ночь. Вспоминать не хочу, но здесь мне спокойно. Как-то под такими же соснами... Она говорит - " Я умру, с кем отец останется..." А я ей - "Ты что! Раньше его собралась?" И смеюсь. И она засмеялась, странно, неуверенно, что ли...

Кругом никого, тропинка - туннель, вдали арка, выход к пространству, небу со следами света, желтоватому теплу, спящим полям, осенней реке внизу.

14.

В то время я переводил зубодробительный текст, инструкцию по содержанию животных, и уставал от мелкого птичьего языка, терминов, которые не только раздражали меня, но и подавляли. Я всегда дружелюбно относился к зверью, а теперь и вовсе противопоставлял их людям - они просты, бесхитростны, естественны, в их отношениях друг к другу, порой жестоких, порой самоотверженных, я видел примеры того, как природа обходится без выдумок вроде кодексов, правил, запретов и морали. Они знают, что нужно делать, и что нельзя. Кот не убьет кота, такого я никогда не видел, хотя драки между ними бывают страшные. Побежденному дают уйти. Лучше впечатанные, врожденные правила, чем хитроумные запреты, с которыми можно спорить, отвернуться и нарушить. Поступки животных всегда соразмерны силам и возможностям, их останавливает инстинкт. Бывает, слабых оттесняют от еды, но чаще коты уступают кошкам и котятам, нерассуждающее правило жизни... То, что мне приходилось переводить - иезуитские тексты, правила обращения с несчастными зверями, обреченными умереть ради нашей пользы. Никто не спрашивал - а можно ли?.. Все это меня возмущало.

К тому же я запутался в прозе. Мой язык запутался в объяснениях. Я стремился к прозрачности и простоте, но если нет ясности в мыслях, силы и достоверности в чувствах, ничего путного не выйдет, жонглирование словами не спасет. Текст может восхищать красотой и пряностью описаний - сначала, а потом вытолкнет: читателю нет места, тоскливо среди обилия пустых слов. Мои рассказы, простые и незамысловатые, кончились, теперь я писал сложней, длинней, с обилием раздражающих фантазию деталей, расплывался по страницам, не способный закончить дело ясной, окончательной точкой, которую раньше умел ставить. Легкость и недосказанность проиграли тяжести. Мои ноги проникли в прозу. Я вперся в нее своими ногами.

15.