Антарктическая одиссея: Северная партия экспедиции Р. Скотта

Большинство разговоров и все заключаемые пари вращались зимой вокруг еды, а тем более в августе, когда мы вообще не получали сухарей. Одно из таких пари завершилось курьезом, который интересен потому, что показывает, как наши люди относились к неудобствам, выпавшим на их долю. После необычайно трудного дня и совершенно недостаточной порции супа все залезли в мешки. Улегся и дневальный, и, как обычно в это время, все принялись усердно строчить в дневниках и устраиваться на ночь. Мы с Кемпбеллом обсуждали рацион для предстоящего похода по берегу, и тут мое внимание привлек разгоревшийся на матросской половине спор. Не помню точно, о чем именно шла речь, но разногласия возникли, по-моему, из-за числа публичных домов в Портсмуте. Насколько я мог понять, Дикасон знал на один больше, чем его товарищи, однако никак не мог их в этом убедить. Из-за отсутствия надежного справочника вопрос остался нерешенным и было заключено пари на ужин с рыбой. Когда условия пари были записаны и все успокоились, Дикасон, видимо, наслаждавшийся предвкушением прекрасного ужина, спросил: «А как насчет напитков, Тини?» Это был трудный вопрос, но, подумав одну-две минуты, Абботт ответил: «Ну, если я проиграю, то поставлю пинту [568 мл] пива к каждой рыбе». При наших тогдашних аппетитах этот ужин отнюдь не представлялся мне пиршеством трезвенников, даже если бы подавалась рыба средних размеров; но Браунинг решил извлечь из пари максимальную выгоду: «Идет, договорились, — сказал он. — Я, Тини, закажу тарелку мальков». Ужин, кажется, еще не состоялся, но если состоится, влетит в копеечку и будет отнюдь не скучным.

Браунинг по-прежнему ходил у нас в весельчаках, но состояние его здоровья начало внушать серьезные опасения. По-видимому, за несколько лет до экспедиции он перенес желудочную лихорадку и в результате этого серьезного заболевания стал очень уязвимым.

Так или иначе, он не мог привыкнуть к мясной диете и к супам с морской водой. На протяжении всей зимы он практически каждый день плохо себя чувствовал, и Кемпбелл с Левиком неоднократно об этом говорили. Пока мы жили на половинном мясном пайке, оставалось только надеяться на благополучный исход. Но сейчас у нас было достаточно мяса, сколько угодно сала, заменявшего горючее, и в конце концов решили, что Браунинг будет сам варить себе суп только на пресной воде.

Запись в дневнике от 31 августа интересна в свете последующих событий, она как бы предвещает приближение эпидемии, которая превратила сентябрь в самый трудный для нас период.

«Миновал еще один месяц. Дикасон и я дежурим. Дежурство прошло благополучно. Западный ветер средней силы; очень холодно. Утром, когда я вышел, сквозь туман пробивалось солнце, впервые оно осветило вход в сени. Сегодня никто не уходил далеко от дома, наружные работы не производились. Абботт залатал прореху в спальном мешке Левика, а тот тем временем перебирал свои мелкие вещи. Такое времяпрепровождение называется, по-моему, „радость моряка“, хотя сегодня она доставляла мало радости. В последнее время мы питаемся очень подозрительным мясом, мне кажется, оно принадлежит тому тюленю, которого мы убили еще осенью и заложили в склад, прикрыв его собственной шкурой салом вниз. То ли тюлень попался больной, то ли сало протухло под осенним солнцем и жир частично просочился в мясо… С тех пор как супы приобрели тухловатый привкус, мы просверлили в разделочной доске для сала дырку и подвешиваем ее, чтобы она не лежала на полу, ужасно грязном, несмотря на регулярные уборки по средам и субботам».

Глава XXIV Последний месяц заключения