Антек

За это время у него появился брат Войтек, подросла сестра, а отца придавило деревом в лесу.

Розалия была в доме большой подмогой. Зимой она мела хату, носила воду и даже умела сварить похлебку. Летом ее посылали вместе с Антеком пасти скотину, зная, что мальчик, занятый своим строганием, не устережет коров. Сколько его ни колотили, сколько ни упрашивали, сколько ни плакали над ним — ничто не помогало! Мальчик кричал, обещал слушаться, даже плакал вместе с матерью, но продолжал свое, а скотина залезала в чужие огороды.

Только когда сестра пасла вместе с ним, все было хорошо: он строгал палочки, а она смотрела за коровами.

Нередко мать, видя, что девочка хоть и меньше, а умнее и старательнее Антека, жаловалась старому куму Анджею, ломая руки:

— Что мне, бедной, делать с выродком этим? И по дому от него никакой помощи, и за скотиной он не смотрит, а все только палочки свои строгает, словно порченый какой. Не бывать ему, видно, не то что хозяином, но и батраком. Так и останется дармоедом, людям на смех, богу на грех.

Анджей, сплавлявший смолоду лес и видавший всякие виды, утешал расстроенную вдову:

— Хозяином ему не быть — тут и толковать нечего, да и ума у него на это не хватит. Стало быть, надо его сначала отдать в школу, а потом — к мастеру. Выучится он грамоте, выучится ремеслу — и если не избалуется, сможет прожить.

Вдова, всплеснув руками, отвечала:

— Ох, кум, да что это вы говорите! Не зазорно ли хозяйскому сыну за ремесло приниматься и невесть на кого работать?

Анджей пустил дым из деревянной трубочки и сказал:

— Зазорно-то зазорно, да ничего не поделаешь. — Потом, обернувшись к Антеку, сидевшему на полу возле скамьи, спросил: — Ну, говори, постреленок: ты кем хочешь быть — хозяином или мастером?

И Антек в ответ:

— Я буду строить мельницы, что зерно мелют.

Так он отвечал всегда, хоть и знал: только рукой на него махнут, а иной раз и веником.

Антеку было уже десять лет, когда восьмилетняя сестра его, Розалия, тяжко захворала. Как легла она с вечера, так наутро нельзя было ее добудиться. Глаза у нее помутились, а сама она вся горела и несла околесицу. Мать сперва было думала, что девчонка прикидывается, и дала ей несколько шлепков. Но когда это не помогло, она натерла ее горячим уксусом, а на другой день напоила водкой с полынью. Все впустую — даже хуже стало: от водки выступили у девочки на теле синие пятна. Тогда вдова, перетряхнув все тряпье, какое только было в сундуке и клети, разыскала шесть грошей и позвала Гжегожову, знаменитую знахарку.

Мудрая старуха не спеша осмотрела больную, поплевала, как водится, кругом нее на пол, даже вымазала ее салом, но и это не помогло.

Тогда она сказала матери:

— Натопите, кума, печь, как для хлеба. Надо девочку хорошенько попарить, чтоб пропотела, тогда ее и отпустит.

Вдова натопила как следует печь, выгребла угли и стала ждать, что еще ей бабка прикажет.

— А теперь, — сказала знахарка, — положим девочку на сосновую доску и задвинем в печь. Пусть-ка она там полежит, покуда мы три раза прочитаем «Богородицу». Мигом выздоровеет, все как рукой снимет.

Женщины положили Розалию на сосновую доску (Антек забился в угол и глядел оттуда) и сунули ее ногами вперед в печку.

Девочка, как только ее обдало жаром, пришла в себя.

— Матуся, что вы со мной делаете? — закричала она.

— Молчи, дурочка, вся хворь твоя пройдет.

Бабы уже засунули ее до половины, и девочка забилась, как рыба в сетях. Она ударила знахарку, обхватила мать обеими руками за шею и закричала не своим голосом:

— Да вы сожжете меня, мама!

Но ее уже задвинули в печь, закрыли устье заслонкой и принялись читать:

— «Богородице дево, радуйся…»

— Матуся, матуся!.. — стонала несчастная девочка. — Матуся!..

— «Господь с тобой, благословенна ты в женах…»

Тогда Антек подбежал к печке и схватил мать за подол.

— Матуся, — закричал он плача, — да она же там помрет!

Но он только того и добился, что его стукнули по голове за то, что мешает читать молитву. А тут и девочка перестала биться о заслонку, метаться и кричать.

Но вот уже молитва трижды прочтена. Бабка отодвинула заслонку. В глубине печи лежал труп.

— Иисусе!.. — вскрикнула мать, увидев девочку, потерявшую человеческий облик.

И такая скорбь ее обуяла, такая тоска, что она насилу помогла знахарке перенести тело на лавку, потом упала на колени посреди хаты и, колотясь головой об пол, закричала:

— О Гжегожова!.. Что ж это вы наделали!..

Знахарка нахмурилась:

— Да не шумите вы… Может, вы думаете, девочка от жара покраснела? Это болезнь из нее так вышла, только чересчур скоро, оттого и уморила ее, бедняжку. Все в воле божьей!

В деревне никто не знал, отчего умерла Розалия. Не стало девочки — что же поделаешь! Так ей, видно, на роду написано. Мало ли ребятишек за год умирает в деревне, а все их много.