Да и что уж там такого в «кобыле»-то?
«Еще бы, так отлично «постукивает» башмаками по комнатам эта, как ты говоришь, «кобылка», такие у нее точеные щиколотки, такие раскосые сверкающие глаза!»
Мнение Ахматовой о том огромном значении, какое имеет для русской поэзии XX века творчество Анненского, было непоколебимо устойчивым.
Это потому, что он не сказал о ней ничего плохого и, не зная совсем, не мог сказать.
Из всех «братьев» она не ненавидела только Мандельштама. Из всех виденных ею литераторов он был самый не светский — самый не могущий претендовать на почести, привилегии. И рано умер. Ее он не любил, как и ее стихов, но никогда не сказал об этом публично — из расчета. Но она оценила.
Критических замечаний о Мандельштаме я от нее никогда не слышал.
Бальмонт.
«Он всегда был величав, ни на минуту не забывал, что он не простой смертный, а поэт».
Анна Андреевна говорит о литераторах, которые боятся с ней видеться. — «Сегодня Зина уже не пустила его ко мне», — говорит она о Борисе Леонидовиче.
Поражена также тем, что Фадеев и Пастернак выдвинули ее книгу на Сталинскую премию.
Значит, не боялись?
Волков: В «Поэме без героя» Ахматова, когда описывает убранство спальни Судейкиной, замечает, как бы вскользь: «Полукрадено это добро…» Это, конечно, стихи, но когда речь идет о близкой знакомой, то звучит это достаточно сильно, почти как предъявление уголовного обвинения.
Ей претила цветаевская «Попытка ревности». «Тон рыночной торговки».
О Есенине. «Он был хорошенький мальчик. А теперь… Пошлость. Ни одной мысли не видно. И потом такая черная злоба. Зависть. Он всем завидует. Врет на всех — он ни одного имени не может спокойно произнести».
Слово «зависть» горит у нее на устах неопалимо, как шапка на воре.
«Но в конце концов все живут для жизни, а не для посмертного собирания стихов. Н.С. не как Блок. Тот и день, и час, и кто с ним обедал — все записывал!».
Ну и сколько Блок понаписал? Сколько времени он на это потратил? Не отнести ли это к его гигиеническим привычкам, и не отнести ли «пластинки» Ахматовой (многократно рассказываемые наизусть истории) к ее полной нелитературности, а злобные и тенденциозные многочисленнейшие повторяющиеся записки — к бессовестности?
Нравы тоталитарной секты: на отступника Лукницкого, внутренне отошедшего от Ахматовой по своим основательным мотивам, в предисловии пишут:
Но наступившие грозные события охладили исследовательский пыл Лукницкого и отдалили его от Ахматовой. Он понял, что увлеченье поэтами серебряного века, ставшими мишенью партийной критики, будущего не сулит и к добру не приведет.