«Он и не претендует, — сказала я. — Корней Иванович говорит, со слов Зинаиды Николаевны, что Пастернак даже в Союз не велит обращаться… Ему больно, он кричит от боли, и все. Но те люди кругом, которые любят его (тут я слегка запнулась), вот они, действительно, претендуют. Им хочется, чтобы Пастернак лежал в самой лучшей больнице, какая только есть в Москве».
Я ждала взрыва на словах: «люди, которые любят». Но Анна Андреевна промолчала.
Чуковская некстати еще и вспомнила:
В Ташкенте, заболев брюшным тифом, Анна Андреевна пришла в неистовую ярость — именно в ярость, другого слова не подберу — когда ей почудилось, привиделось, приснилось, будто один врач намерен отправить ее в обыкновенную больницу, и была очень довольна, когда, усилиями друзей, ее положили в тамошнюю «кремлевку», а потом, усилиями тех же друзей, в «кремлевский» санаторий для выздоравливающих.
Заканчивает свои наблюдения Чуковская, как всегда, спохватившись, утонченнейшими умозаключениями о высочайшем благородстве Ахматовой. Право, если бы не знать, сколько всего она сделала для Анны Андреевны, можно было бы все-таки заподозрить, что она издевается втихомолку над ней.
Она любит Пастернака, гордится им (своей близостью к нему, не им)
. Но в ней сталкиваются сейчас две тревоги: за его здоровье и о том, как он, великий поэт, перенесет грозу. С должным ли мужеством. Не уронит ли высокое звание поэта.Но вот пытка чужой славой кончилась.
«Ему будет очень много написано стихов. Ему и о его похоронах».
Ахматова ведь — провидица.
Она не приходила к нему на похороны, хотя была в Москве. (Незадолго до пастернаковской смерти она болела, не очень серьезно, уже выздоровела, да и могла бы приехать попрощаться вне официальной церемонии.) Венка тоже не прислала.
Я спросила: слышала ли она, что по случаю кончины Пастернака выразила свое соболезнование бельгийская королева.
Лучше не спрашивать было — с больным-то сердцем Анны Андреевны.
«А к Зинаиде Николаевне с визитом я решила не ехать, — помолчав, ворчливо сказала Анна Андреевна. — Послала ей телеграмму, и хватит с нее. Она всегда меня терпеть не могла».
«Какие прекрасные похороны», — говорила она о похоронах Пастернака, когда Рихтер, Юдина, Нейгауз, сменяя друг друга, играли на домашнем рояле… оттенок зависти к последней удаче удачника.
Часть X
МУЗА И МАМОНА
СОВЕТСКИЙ ПИСАТЕЛЬ
Она никогда не была «советским писателем», она всегда была великим русским поэтом. Не случайно ее стихи вновь стали появляться в печати именно во время войны, когда на короткое время совпали интересы истинного патриотизма и «казенного».
Более казенных стихов, чем те, которые она писала во время войны, трудно себе представить. Примером неказенного патриотизма можно считать мусорный роман «Война и мир».
Никакой «seclusion after the tragic events» не было. Печатались стихи всюду и книги. Стала членом правления Дома искусств и Дома литераторов. Наоборот, я именно тогда и возникла (выступления, журналы, альманахи).
Рожденная революцией, одним словом.
11 сентября 1939.