Анти-Ахматова

3. Синюю шелковую шаль, кот<орой> я прикрывала мое тогдашнее рубище («лохмотья сиротства») — см. фотографию Наппельбаума в 1921 г. Магом<етанские> четки — освящ<енные> в Мекке.

4. Московский Кремль, с кот<орым> я, по правде сказать, не знала, что делать. (Это какое-то бытовое хамство — так «интеллигентно» язвят друг друга не сжившиеся товарки по комнате в санатории.)

5. Переписала своей рукой «Поэму воздуха» (в 1941 г.) и щедро посвящала стихи. Ну вот это действительно полное ничто, и такое — дарить! «Переписала своей рукой» — единица глумления.

Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 156–157

Анна Ахматова — о поэзии Марины Цветаевой.

«У ранней Цветаевой безвкусица во многом. А сумела стать большим поэтом».

Наталья ИЛЬИНА. Анна Ахматова, какой я ее видела. Стр. 589.

«Входила в моду» когда еще! Вот и Анне Ахматовой уж неприлично не признать.

Даже перед мертвой Ахматовой дочь Цветаевой хочет выровнять мать:

«Это не безвкусица. Это — «с этой безмерностью в мире мер».

У ранней Цветаевой — безмерность в мире непознанных по юности мер. У ранней Ахматовой — безвкусица во всем.

«Помню, что она спросила меня: «Как вы могли написать: «Отними и ребенка, и друга…» Разве вы не знаете, что в стихах все сбывается?» Я: «А как вы могли написать поэму «Молодец»?» Она: «Но ведь это я не о себе!» Я хотела было сказать: «А разве вы не знаете, что в стихах — все о себе?» — но не сказала».

Наталья ИЛЬИНА. Анна Ахматова, какой я ее видела. Стр. 588.

Да и то — что метать бисер перед свиньями.

«Марина Цветаева много обо мне думала. Наверное, я ей очень мешала».

Эдуард БАБАЕВ. «На улице Жуковской…» Стр. 411

Я много думаю о Пушкине. Он мне — не мешает.

Не «по-сестрински» это как-то все.

Но длительная разлука усыпляет злопамятство и пробуждает дружбу.

Марсель ПРУСТ. Обретенное время

Это только если память короткая. Для той, что помнит все, памяти зла не кончить.

«Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 г. Это была бы «благоуханная легенда», как говорили наши деды. Может быть, это было бы причитание по 25-летней любви, которая оказалась напрасной, но во всяком случае это было бы великолепно».

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 449

Какое зубоскальство — сейчас, когда Ахматова вернулась такой королевой, но — уже навсегда зависть не дает ей дышать.

Марина не «умерла», а совершила самоубийство. Это значит, что союз «если» здесь совершенно неуместен — ее смерть зависела не от «если», а только от нее самой.

Вирусы того, что я называю «ревностью», ощущались скорее в интонации упоминаний Анны Андреевны о Цветаевой, чем в сути ее слов. Они присутствовали также и в повышенном интересе к оценкам поэзии Цветаевой, которые исходили от собеседников Ахматовой. <…>

Запомнились и некоторые подробности из рассказов о <…> встречах <…> в предвоенной Москве.

«Марина <…> была уже седая. От прежней привлекательности (хороший цвет лица) в ней уже ничего не осталось. Она была demodé («старомодная» — это французское прилагательное, несомненно, было произнесено — Д. М.). Она напоминала московских символистских дам девятисотых годов (запись 15 августа 1959 г.).

Поскольку эта характеристика относилась не только к впечатлениям о внешности Цветаевой, но затрагивала и саму Марину Ивановну, мне показалась она несколько пристрастной. Может быть, подумал я (простите за мой не совсем хороший домысел!), на этот отзыв повлияло то, что Цветаева не скрыла от Анны Андреевны, что не одобряет «Поэмы без героя» и ее стихов последних десятилетий <…>.

Д. МАКСИМОВ. Об Анне Ахматовой, какой помню. Стр. 122–123