Античная литература

Для пропаганды своей идеи он обычно придумывает фантастическую ситуацию [6, 45—48]. Действие его комедий происходит не только на земле, но и на Олимпе, и в подземном мире, и даже где-то между небом и землей. Персонажи комедий тоже фантастичны: лягушки, облака, птицы, осы и т. п. Они действуют вместе с реальными, хорошо известными всем афинянам людьми: Сократом, Еврипидом и другими или с персонажами обобщенного характера. Аристофан любит абсурдные, парадоксальные ситуации. Не боги заботятся о людях, но люди спасают богов: Тригей освобождает богиню Мира. Не Харон гребет в лодке, он заставляет сесть за весла Диониса. Живой Ксанфий хочет нанять мертвеца нести ношу. Эти и множество других придуманных Аристофаном парадоксов веселили зрителей афинского театра и побуждали их к размышлению.

Комическая ситуация часто создается из-за разрушения театральной иллюзии. В «Мире» летящий на навозном жуке Тригей кричит машинному мастеру, чтобы тот приостановил «полет» жука, потому что у него от такого стремительного полета схватило живот. Такой же результат получается и при усилении театральной иллюзии. В «Лягушках» Дионис, испугавшись чудища подземного царства, обращается к сидящему на каждом спектакле в первом ряду настоящему жрецу святилища Диониса: «О жрец, защити меня..!» (297). Вызывали смех и многочисленные ситуации непонимания, представленные Аристофаном, когда один герой говорит про Фому, а другой — про Ерему. Так, в «Облаках» Стрепсиад видит «мудрецов», размышляющих, что могло бы быть под землей. Он спрашивает: «Но в землю почему они уставились?» (187; Аристофан. Облака. / Античная драма. М., 1970, с. 357. Здесь и далее пер. А. Пиотровского.). Ему отвечают «Разыскивают то, что под землей» (188). Земледелец Стрепсиад думает, что «мудрецы» ищут дикий лук, которого много ели афиняне, и искренне готов помочь, потому что знает места, где он растет. Комическая ситуация создается и из-за переодеваний (переодетый Гераклом, Дионис в «Лягушках» еще несколько раз переодевается, меняясь одеждой с Ксанфием), гипербол (хор в «Мире» никак не может перестать танцевать, так как ноги сами поднимаются ) и т. п.

Комизм ситуаций дополняет комизм слов. Зрители Аристофана лопаются от смеха, слушая бесконечные гиперболы («Ах, мерзкий, ах, проныра, ах, бессовестный! / Подлец, из подлых подлый! Прощелыжина!» — «Мир», 183—184), непристойности («Всю ночь без передышки спит, без просыпа, / Свистит, трещит, в двенадцать шуб закутавшись» — «Облака», 9—10), поношения («Ах, дубина, чурбан, ах ты, старый чудак! / Обнаглевший болван! Развращенный дурак! / ... Площадной скоморох! / ...Оскорбитель отца! / ...Ах ты, дерзкая дрянь! Ах ты, старая дрянь!» — «Облака», 909—920), грубые выражения («... молчите! Ни жалоб, ни слез! / Не вопить — ликовать наступила пора» — «Мир», 96—97). Жаль, что большинство смешных выражений Аристофана уже не понятны в наше время, поскольку связаны с событиями, реалиями, личностями тех лет. Например, в «Облаках» Стрепсиад упоминает начальника-демарха: «Начальники едят меня... постельные» (37). Приходится смотреть комментарий, и только тогда становится понятным, что демарх — это назойливый, как блоха или клоп, народный старейшина, контролирующий долги.

Аристофан не боится и вульгарных шуток: Ксанфия с Дионисом избили, и Дионис от страха обложился. Рядом с такими сценами грубой насмешки есть и картины, полные интеллектуального юмора, в которых комическую ситуацию создает персонификация или материализация абстрактных понятий. В «Облаках» появляются имеющие образ живых существ Правда и Кривда, в «Лягушках» трагедии Эсхила и Еврипида кладутся на весы и взвешиваются, по словам Диониса, как сыр на рынке. Здесь Аристофан материализует понятие «весомое творчество». Уже сама по себе смешна ситуация в «Мире»: Тригей летит на Олимп на навозном жуке. Еще смешнее она казалась зрителям афинского театра, поскольку они видели трагедию Еврипида «Беллерофонт», герой которой летел на Олимп на Пегасе, и понимали, что Аристофан пародирует Еврипида.