Антигона

То, что он сказал, — правда, и это настолько тяжело мне, что, не отдавая себе отчета, я бросилась к нему снова, прижала к себе и, плача, поцеловала в плечо. Взгляд Этеокла смягчился, он даже обнял меня, но у него нет времени на счастье, его ждут, у него занят весь день.

— Я не хочу обременять Исмену. Не сможешь ли ты найти мне небольшой дом, работу?

— Пусть К. придет ко мне.

И след его уже простыл, а я, растерянная, оказалась во дворе. К. повел меня посмотреть небольшой храм, построенный Этеоклом. В нем — единственное в Фивах произведение Клиоса. Он отказался прийти в город, но Этеокл сам отправился в горы и убедил Клиоса сделать эту фреску, за которую заплатил очень дорого.

В центре небольшой башни установлен высокий камень с фреской — камень с обеих сторон не обработан, он грубый и шероховатый.

На темном, ночном фоне фрески — очень светлый облик богини в золоте и голубом. Слева и справа — два ребенка, два мальчика, которые впились в нее восхищенными взглядами. Меня сначала охватила радость, потом — отчаяние, граничащее с ужасом: богиня, которую написал Клиос, это Иокаста — такая, какой видели и какую оспаривали друг у друга двое мальчишек, оставшихся моими братьями. Я обошла камень. На оборотной стороне не изображено ничего, только восхитительные блики пожара.

К. молчал, не отводя от меня взгляда.

— Клиос сделал эту фреску, — сказала я, — как будто Исмены и меня больше не существует. Мне не узнать в этой золотой богине соблазна нашей матери.

— Клиос писал Иокасту, как ее видел Этеокл и, конечно, Полиник, а не ты.

— Поэтому от меня отказываются и Этеокл, и Фивы?

— А разве для того чтобы стать самим собой, не нужно, чтобы от тебя отказались? — в доброй полуулыбке К. сквозила ирония.

V. ГЕМОН

На следующий день Исмена передала, что утром во дворце меня ждет Креонт. Принял он меня со своей обычной непринужденностью и, казалось, уже забыл, что совсем недавно в Колоне отдал приказ схватить меня, чтобы заставить Эдипа вернуться в Фивы. Долгое время он был самым красивым мужчиной в городе, и я тоже не могу смотреть на него без волнения: Креонт похож на Иокасту.

— В Фивах теперь тебя никто не узнаёт, — промолвил он, — зато вся Греция только о тебе и говорит. Почему ты вернулась, не предупредив меня?

— Я фиванка, я вернулась из-за моих братьев и войны.

— Ничто не остановит ни их соперничества, ни войны.

— Ты хочешь сказать, Креонт, что ты — их дядя — не делаешь ничего, чтобы остановить ее?

— Я не могу вмешиваться в войну. Попытайся я только это сделать, они бы объединились против меня. Я знаю, Эдип предсказал в Колоне, что наступит время, когда я буду единственным царем в Фивах. Но я не хочу этого — Этеокл молод, полон сил, у него дар к богатству и действию. Вдвоем мы гораздо сильнее, чем если бы я царствовал один.

— Почему вы не уступаете престол Полинику раз в три года, как было договорено?

— Так не делается, Антигона. У Полиника прекрасные соратники, он богат, скоро станет царем Аргоса. Фивы для него лишь прошлые мечтания.

— Он не откажется от них и объявит вам смертельную войну, если вы не признаете его прав.

— Тогда он умрет, потому что, идя войной на Фивы, Полиник становится предателем своей родины.

Креонт поднялся, давая мне понять, что нам нечего больше сказать друг другу. Он знал, что я захочу взглянуть на комнаты моих родителей, в которых они некогда жили. Сын Креонта Гемон отведет меня туда. Как только Креонт вышел, появился Гемон, как будто с нетерпением ожидал только этого момента. Я помнила худенького и неприметного мальчика — прошли годы, и Гемон превратился в красивого высокого мужчину, но царственной непринужденности отца у него нет. Немного робея, он приблизился, и это сразу расположило меня к нему. Он мне двоюродный брат, и, естественно, я поцеловала его. Он удивился, и лицо его на мгновение озарилось счастьем.

— Я рад снова увидеть тебя, — с трудом выговорил он. — Столько лет я на это надеялся.

Я рассмеялась и ответила:

— Я тоже.

И в этом было больше правды, чем я думала, потому что в моем сожалении о Фивах и в надежде вернуться туда всегда было место для неясного образа подростка Гемона, который стал теперь мужчиной, как и я, странным образом, женщиной.

Гемон предложил мне осмотреть дворец, но я хотела увидеть лишь тот маленький зал, где Эдип провел год, после того как ослепил себя. Зал оказался и уже, и темнее, чем представлялся мне тогда. Теперь в нем стояли амфоры, в которых Креонт хранил вино. Мне удалось добраться до центральной колонны.

— Вот здесь, у подножия этой колонны, — сказала я Гемону, — Эдип провел год и ни с кем не разговаривал до тех пор, пока его не изгнали из Фив.

Гемон попробовал было возразить, что Эдипа не изгоняли, но я прервала его:

— Конечно, он был изгнан, изгнан духами других. Духом Креонта, моих братьев и, в конце концов, его собственным. Однажды утром он произнес: «Я ухожу завтра». Я спросила: «Куда?» — «Какая разница — куда? Вон из Фив!» — крикнул он, и десять лет мы и шли в никуда.

Гемон промолчал, но обнял меня и взял мою руку в свою, и рука его оказалась сильнее моей. Я успокоилась.