Антихрист

Так, в опустошенном ересью поповском доме, изведал я безумие, познал того беса, посредством коего рождаемся мы на свет и коего оправдываем темною бездной, называемой природою. Если есть в ней разум, должно нам открыть его, чтобы не почитать её безумной и не оправдывать ею собственное безумие. В ту ночь испытал я ужас перед женской плотью, творением дьявола, и полюбил Арму иной любовью, не понимая, что любовь эта, имеющая целью рождение нового существа, готовит и себя и нас к смерти и через падение и вину соединяет жалостью. Подобно тому, как стонут и исповедуются умирающие, так и мы клялись друг другу в любви и терзали души свои, дабы слить в одну. Однако ж тогда ещё не знал я, что после встречи на ярмарке полюбил Арму и ради подвига, дабы доказать себе святость свою. И поскольку мужчина всегда измышляет образ любимой женщины в соответствии со своими вожделениями, то и я вообразил Арму раскаявшейся блудницей пред святым. Но длилась такая любовь лишь до той поры, покуда не увидал я Фаворский свет и не привиделся мне тот сон, то есть покуда не стал я Искариотом. Искариот же не может любить женщину ради спасения её души, но только ради похоти, и если свяжет себя с женщиной, будет она, как Арма, окаянная с окаянным… Даже в упоении своем не выдал я, кто я такой, ибо былая чистота всё ещё была дорога мне. Так с самого начала встала меж нами ложь…

На заре Арма принялась молиться и побуждать меня совершить новое безумие. «Молись и воздадим Господу. Приближается сладкая мука очищения, и я особенно сильно люблю тебя, ангел небесный». А я лежал на спине точно отрезвевший пропойца и спрашивал себя, как случилось, что тот, кто носит в сердце образ Денницы, лежит с распутной женщиной. И одновременно чувствовал гордость оттого, что стал мужчиной, и вспоминал, как прошлой ночью Сатана вывел меня на монастырскую галерею, чтобы соблазнить красотой мироздания. Когда глядел я на бездонные небеса, усеянные редкими звёздами, и вдыхал нежный аромат апрельской листвы, мир звал меня к себе. Белели деревянные столбы галерей, всё в монастыре спало, лишь в большой келье отца Дионисия горел свет. Река гудела, словно кто-то кричал «у-у-у», отчаянно заливались соловьи, печально покрикивал филин, алмазная полоска отделяла небо от земного лона — не было ни дьявола, ни Господа, только сладостные тайны окутанной ночью земли. Краса мироздания, недавно наполнявшая меня благочестием и смирением, теперь внушала восторг и безумие. В тайне её была сокрыта и тайна Теодосия с Евтимием, и моя собственная, и тайна всего живого и мертвого. И, с восхищением взирая на неё, я осенил себя крестом, но относилось крестное знамение это не к творцу, а ко мне самому, поскольку в страшный тот час я посвящал себя миру… Я взглянул на Арму — она молилась, преклонив колена, — и подумал, что она делает то же, что делал я на монастырской галерее…

Ещё затемно двинулись мы к месту сборища субботников. Я взвалил на плечи одеяло из козьей шерсти и рядна, Арма — цепь, котелок и выдолбленную тыкву — всё, что было захвачено нами из дому. Мы шли через лес и к заходу солнца увидели разрушенное древнее селение. Там была полуразвалившаяся башня, на поляне — погнившие за зиму лачуги, некоторые из них — подновленные папоротником, ветками и жердями. Из башни навстречу нам вышел человек, одетый во влашскую бурку. За ним — какая-то толстуха.

Арма шепнула мне: «Это Панайотис, грек. Берегись его. До тебя я была с ним…»

От ревности у меня потемнело в глазах, не приходило мне раньше в голову, что у неё мог быть кто-то ещё. Грек оглядел меня с насмешкой — глаза у него были кошачьи, борода рыжая.

Мы вошли в башню. На полу сидело несколько женщин и трое мужчин, один из них — в потрепанном болярском платье. Лицом к ним, на кресле, как на троне, идолоподобно восседал рослый и широкоплечий человек в красной рясе. Волосы у него были кудрявые, борода тоже, кожа темная, как у сарацина, и лоснящаяся. Он вперил в меня взгляд, опаливший меня огнем. «Кто таков? Зачем привела его?» Арма кланяется, знаками и мне велит кланяться. «Учитель, — отвечает, — бежал он из Кефаларской обители. Хочет стать нашим братом». Тот недовольно почавкал: «Больно чистенький он для нашего рая», — и принялся расспрашивать меня, как зовут, откуда я родом и по какой причине покинул лавру. «Ищу правду об обоих мирах», — отвечал я. «Нету двух миров, есть лишь тот мир, что пред глазами твоими, и в нем слито видимое и невидимое, горнее и дольнее. Довелось ли тебе видеть дьявола?» «Довелось». «Где видал ты его? Он так же невидим, как и Господь. И оба они — в человеке, ибо оба создали его. Брешут пупосозерцатели ваши, будто беседуют с Богом. Бог никому не является в одиночку, всегда позади него брат его, Сатанаил…»

Голова у меня шла кругом, мысли были поглощены Армой и тем, что произошло ночью. Я видел, куда попал, но было уже поздно, да и покорили меня слова рыжего попа. Я сказал себе: «Даже если очутился я в пекле, то ради знания. Буду терпеть».