Антихрист

Тит, по-видимому, оставался еще около месяца в окрестностях Иерусалима, совершая жертвоприношения, раздавая воинам награды. Добыча и пленники были отосланы в Кесарею. Наступившая осень мешала юному полководцу отплыть в Рим. Он употребил всю зиму на посещение различных городов Востока и на празднества. Всюду он водил за собой толпы еврейских пленных, которых отдавали на съедение хищным зверям, сжигали живыми или заставляли биться между собой. В Панее 24 октября, в день рождения его брата Домициана, на кострах или в этих ужасных играх погибло более 2500 евреев. В Бейруте 17 ноября такое же число пленников было принесено в жертву в честь дня рождения Веспасиана. Ненависть к евреям была преобладающим чувством в сирийских городах; эти отвратительные избиения были встречены здесь с радостью. Всего ужаснее, что Иосиф и Агриппа все то время не покидали Тита и были очевидцами этих зверств.

Затем Тит совершил продолжительное путешествие по Сирии до Евфрата. В Антиохии он застал население страшно восстановленным против евреев. Их обвиняли в поджоге, благодаря которому весь город едва не был истреблен пожаром. Тит ограничился лишь тем, что уничтожил бронзовые доски, на которых были написаны привилегии евреев. Он подарил городу Антиохии крылатых херувимов с ковчега. Этот оригинальный трофей был поставлен против главных западных ворот города, получивших после этого название Херувимских. Близ этого места он посвятил квадригу Луне за ту помощь, которую она ему оказала при осаде. В Дафнэ он поставил на месте синагоги театр; надпись на нем поясняла, что этот монумент воздвигнут на счет добычи, взятой в Иудее.

Из Антиохии Тит вернулся в Иерусалим. Здесь он застал, что 10-й легион Fretensis, под начальством Теренция Руфа, все еще был занят обысками в подвалах разрушенного города. Появление Симона, сына Гиоры, вышедшего из стоков, в то время как думали, что там уже никого не осталось, побудило возобновить розыски; и действительно, ежедневно приходилось открывать какого-нибудь несчастного и новые сокровища. Увидав ту пустыню, в которую он обратил Иерусалим, Тит, говорят, не мог побороть в себе чувства жалости. Приближенные к нему евреи приобретали над ним все больше влияния; фантасмагория восточной империи, блеском которой ослепляли Нерона и Веспаснана, снова возрождалась вокруг него, и это уже возбуждало в Риме неудовольствие. Агриппа, Вереника, Иосиф, Тиверий Александр были у него в милости больше, чем когда-либо, и многие уже предсказывали Веренике роль новой Клеопатры. Всех раздражало, что тотчас после поражения мятежников люди той же расы пользовались таким почетом и всемогуществом. Что касается Тита, он все более воспринимал идею, будто он выполняет провиденциальное назначение; ему нравилось слушать цитаты из пророков, в которых будто бы упоминается о нем. Иосиф утверждает, что он приписывал свою победу вмешательству Бога и признавал, что пользуется благоволением сверхъестественной силы. Всего поразительнее, что Филострат, спустя 120 лет после этого, принимает это показание целиком и даже создает на нем апокрифическую переписку между Титом и своим Аполлонием. Если ему верить, то Тит будто бы отказывался от венцов, которые ему предлагали, заявляя, что это не он взял Иерусалим, что он в этом деле явился лишь орудием раздраженного божества. Едва ли можно предполагать, чтобы Филострату известно было это место из сочинений Иосифа. Он просто пользовался общераспространенной легендой о милосердии Тита.