Антихрист

В самом деле, чего желали консерваторы, саддукеи? Они стремились к мещанству, к тому, чтобы продлилось существование города священников вроде Емезы, Тиана, Команы. Разумеется, они не ошибались, утверждая, что подъемы энтузиазма были гибелью нации. Революция и мессианство резрушали национальность еврейского народа; но ведь революция и мессианство составляли призвание этого народа; этим он содействовал общему успеху цивилизации. Точно так же и мы не ошибаемся, когда говорим Франции: «Откажись от революции, иначе погибнешь»; но если только будущее принадлежит которой-нибудь из идей, незаметно вырабатывающихся в груди народа, то окажется, что Франция в свое время будет вознаграждена за то, что в 1870 и 1871 году составляло ее слабость и несчастие. Если сильно не искажать истину (а в этом отношении все возможно), то наши Бар-Гиоры, наши Иоанны Гискалы никогда не обратятся в великих граждан; но им воздадут должное, и тогда мы увидим, что они стояли ближе к пониманию тайн судеб, нежели люди благоразумные.

Как преобразится иудаизм, лишившись своего священного города и храма? Как выйдет талмудизм из того положения, какое события создали для израильтянина? Это мы увидим в нашей пятой книге. В известном смысле, произведя на свет христианство, иудаизм потерял всякое право на существование. С этого момента дух жизни покинул Иерусалим. Израиль все отдал своему сыну скорби и истощился в этих родах. Элоимы, которые будто бы шептали в святилище: «Уйдем отсюда! Уйдем отсюда!» — как слышали некоторые, говорили правду. По закону великих творений, творец, давая бытие другому, сам как бы испускает дух; привив свою жизнь в целости тому, кто должен ее продолжать, инициатор обращается в сухой сучок, в обессилевшее существо. Однако этот приговор природы очень редко выполняется немедленно. Растение, которое произвело цветок, не соглашается умереть из-за этого. Мир полон таких ходячих скелетов, переживших приговор, произнесенный над ними. К числу их относится иудаизм. Нет в истории более поразительного зрелища, как это существование целого народа в состоянии привидения, народа, который в течение почти тысячи лет утратил чувство факта, не написал ни одной страницы, годной для чтения, не передал нам ни одного сведения, которое можно было бы принять. Можно ли удивляться, если, прожив таким образом века вне свободной атмосферы человечества, в подвале, я осмеливаюсь сказать, — в состоянии частичного безумия, он выходит бледным, изумленным, ослепленным светом?

Что касается последствий разрушения Иерусалима для христианства, то они так очевидны, что их уже теперь можно отметить. Уже не один раз мы имели случай между прочим указывать на них.

Для христианства разрушение Иерусалима и храма было беспримерным счастьем. Если верно передано рассуждение, которое Тацит приписывает Титу, то победоносный полководец полагал, что разрушение храма повлечет за собой падение христианства так же, как и падение иудейства. Более ошибочного суждения никогда не произносилось. Римляне воображали, что, вырвав корень, они уничтожат и отпрыск; но отпрыск был уже деревцем, которое жило собственной своею жизнью. Если бы храм продолжал существовать, развитие христианства несомненно должно было задержаться. Храм продолжал бы играть роль центра иудейского творчества. Никогда не перестали бы смотреть на него иначе, как на самое священное место в мире, всегда к нему ходили бы паломники и приносили бы ему свою дань. Иерусалимская церковь, группируясь у священных папертей, продолжала бы во имя своего первенства принимать почести со всех концов света и преследовать христиан Церквей, основанных Павлом, требовать, чтобы для получения права называться учениками Иисуса люди подвергали бы себя обрезанию и исполняли бы закон Моисеев. Всякая плодотворная пропаганда была бы воспрещена; от миссионеров требовали бы верительных грамот, подписанных Иерусалимом. Образовался бы центр непогрешимой власти, патриаршество, составленное из некоторого рода коллегии кардиналов, под председательством таких личностей, как Иаков, чистокровных евреев, принадлежащих к роду Иисуса, и это угрожало бы страшной опасностью нарождающейся Церкви. Когда мы видим, что Св. Павел, после стольких неприятных прецедентов, все же остается приверженцем Иерусалимской Церкви, то становится понятным, сколько затруднений представлял бы собой разрыв с этими святыми лицами. На подобный раскол смотрели бы как на чудовищное событие, равносильное отречению от христианства. Отделение христианства от иудаизма было бы немыслимо, а между тем это отделение было необходимым условием существования новой религии, подобно тому, как перерезка пуповины является необходимым условием жизни новорожденного. Мать убила бы свое дитя. Напротив, с разрушением храма христиане перестают о нем думать; вскоре они стали смотреть на него даже как на оскверненное место; для них все сосредоточилось на Иисусе.